Меню
Назад »
Книга 7: Книга Йоги Песнь третья: Вход во Внутренние Страны

Оглавление


Музыкальное сопровождение





Сначала, от ума, поглощенного своим шумом,
Словно из рынка громогласного в пещере,
Она пришла к мгновению внутренней магии.
Полностью стихшей пустотой стала ее самость:
Ее ум, не посещаемый голосом мысли
Уставился в пустую глубину немой бесконечности.
Ее высоты отступили, ее глубины закрылись за ней;
Все от нее убежало, ее опустошив.
Но вернувшись назад, к своей самости мысли,
Она вновь была человеческим существом на земле,
Глыбой Материи, домом закрытого зрения,
Умом, принужденным из невежества мыслить,
Жизненной силой толкаемой в лагерь трудов,
И материальный мир – ее ограничивающее поле.
Изумленная, подобно не ведающему, она искала свой путь
Из путаницы прошлого невежества человека,
Что принимает поверхность личности за душу.
Тогда Голос сказал, который обитает на тайных высотах:
« Для человека ты ищешь, не для себя одной.
Только если Бог принимает на себя человеческий ум,
И смертное неведения как одежду надевает,
И делает себя тем самым Карликом с тремя шагами,
То может помочь человеку вырасти в Бога.
Поскольку в человеке скрытно Величие космическое трудится,
И находит мистичные, недостижимые врата,
И открывает золотую дверь Бессмертного.
Человек, следует к Богу человеческим шагом.
Его тьму принимая, ты должна принести ему свет,
Его печаль принимая, ты блаженство должна ему принести.
В теле Материи найди свою душу небесно рожденную.»
Тогда Савитри вынеслась за стены тела своего
И встала на маленькую пядь в стороне от себя,
И посмотрела на глубины своего тонкого существа,
И в сердце, подобное бутону лотоса,
Прозрела свою тайную, мистичную душу.
На главном входе внутренней жизни,
Что отделяет от наших глубин телесный ум,
И от всего, что живет лишь дыханием тела,
Она ударяла и давила в ворота черного дерева.
Живой портал простонал печальными петлями:
Тяжело, сопротивляясь, с жалобой инерции,
Против тирании духовного прикосновения.
Грозный голос прокричал изнутри:
«Назад, творение земли, чтобы измученное и разорванное ты не умерло.»
Ужасное роптание росло подобно темному морю;
Змея преддверия поднялась шипя,
Смертоносная стража в капюшонах с чудовищными кольцами,
Тьмы сторожевые псы, рычали пасти разинув,
И тролли и гномы, и гоблины смотрели хмурясь,
И дикий зверь ревет, страхом сотрясая кровь,
И бормоча грозили опасным языком.
Непоколебимо ее воля давила на жесткие барьеры:
Ворота широко повернулись с протестующим скрипом,
Противостоящие Силы отозвали свою ужасную стражу;
Ее существо вступило во внутренние миры.
В узком проходе, вратах подсознания,
Она с трудом дышала с болью и стремилась
Найти внутреннюю суть, запечатанную в чувстве.
Запакованная в плотность тонкой Материи,
Полость наполнилась слепой массой силы,
Оппозицией проблесков вводящих в заблуждение,
Барьер тяжелого невидящего зрения,
Она прокладывала силой свой путь через тело к душе.
Она проследовала опасную границу
Где Жизнь погружается в сумрак подсознания,
Иль пробивается из Материи в хаос ума,
Киша элементарными существами
Дрожащими формами смутной, полу-телесной мысли
И началами незрелыми несдержанной силы.
Сначала была там трудная узость,
Давление неуверенных сил и воли дрейфующие;
Там было все, но ничего на надлежащем месте.
Временами проходила, открывая дверь насильно;
Она пересекала пространства самости тайной
И ступала в проходах внутреннего Времени.
Наконец она в форму вещей прорвалась,
Мир чувства, начало конечного:
Но все еще спутано было, ничто себя не отыскало.
Там не было души, но только крики жизни.
Ее окружала атмосфера гомона и толчеи.
Орда звуков значению бросала вызов,
Диссонанс столкновений и криков, призывов противоположных;
Толпы видений прорывались сквозь взгляд,
Теснились последовательности, теряющие смысл и полноту,
Проталкивались ощущения сквозь зажатое и обремененное сердце,
И каждое настаивало на своем отдельном, нелогичном пути,
Но не о чем не заботилось, кроме побуждений эго своего.
Объединение без ключа общей воли,
Мысль пристально на мысль смотрела, и к напряженному мозгу тянулась,
Словно стараясь сорвать здравый смысл с места своего,
И бросить этот труп в канаву на обочине жизни;
Так мог лежать позабытый в грязи Природы
Покинутый, убитый часовой души.
Так сила жизни в состоянии сбросить правление ума,
Природа отвергает правительство духа
И обнаженные, стихийные энергии
Творят из чувства славу неограниченной радости,
Великолепие экстатичной анархии,
Пир мощный и безумие совершенного блаженства.
Это был инстинкт чувства души опустошенной,
Или когда душа дремлет лишенная силы,
Но теперь божество витальное просыпается внутри
И поднимает жизнь прикосновением Всевышнего.
Но как придет слава и пламя
Если ум обратно брошен в бездну?
Ибо тело без ума - света не имеет,
Восторга духовного чувства, радости жизни;
Все подсознательным, затемненным становится тогда,
Несознание ставит свою печать на странице Природы
Иль сумасшедший беспорядок кружит мозг,
Мчащийся вдоль опустошенных дорог Природы,
Хаос беспорядочных импульсов,
В которые не проникает свет, ни радость, ни покой.
Состояние это ей сейчас угрожало, она отталкивала это от себя.
Как будто в длинной улице с ухабами,
Кто-то ведет среди суетящихся, попирающих толп,
Без перерыва она шла час за часом,
Удерживая своей волей бесчувственную свору;
Из под ужасного пресса она тащила свою волю
И держалась своими мыслями за Имя спасительное;
Затем все стало неподвижным и пустым; она была свободной.
Огромное освобождение пришло, просторное, спокойное пространство.
Пока она продвигалась в спокойствии пустом,
Из Света обнаженного невидимого солнца,
В Пустоту, что была счастьем бестелесным,
Блаженный вакуум безымянного покоя.
Но приближался более могучей опасности лик:
Давление телесного ума, род Несознания
Бесцельной мысли и воли упавшей из нее.
Виднелась приближающаяся голова гигантская Жизни,
Неуправляемая умом и душой, подсознательная и просторная.
Она бросала все силы в наступление единственное,
Свою силу делала могуществом опасных морей.
В спокойствии своей самости тихой,
В белизне размышлений Пространства,
Наплыв стремительный скорости Жизни,
Ворвался подобно плетям ветров гонящих толпы волн,
Бегущие по бледному ковру летнего песка;
Они затапливали берега, горой вздымающихся волн.
Чудовищным был ее голос обширный и страстный.
Он кричал ее внимающему духу, как будто убегающему,
Требуя подчинения Бога Силе свободной от цепей.
Глухая сила, призывающая к своему тупому состоянию,
Тысячи голосов в молчаливом Просторе,
Она требовала поддержки сердца для своей схватки за радость,
Для нужд действий своих – согласия свидетельствующей Души,
Для своего вожделения силы – печати ее нейтрального существа.
В ширь ее наблюдающей самости,
Она несла грандиозный порыв Дыхания Жизни;
Этот стремительный поток нес надежды и опасения жизни,
Всей Жизни, Всей Природы голодный, неудовлетворенный крик,
И ту неутолимую жажду, которую вся вечность не может заполнить.
Она звала к возвышенным тайнам души
И волшебству не умирающего огня,
Она обращалась к какому-то первому невыразимому экстазу,
Скрытому в творческом биении Жизни;
От нижних, незримых глубин она отрывала
Свой соблазн и волшебство беспорядочного блаженства,
В земной свет вливала свою неразбериху путанного обаяния
И безрассудную тягу примитивной радости Природы,
И пламя, и мистерию позабытого восторга,
Пила из бездонного источника мирового либидо,
И медовую сладость отравленного вина славы вожделения и смерти,
Но грезила о напитке благородном славы божественной жизни,
И ощущала как небесного восторга золотое жало.
Циклы бесконечности желания,
Та мистика, что сотворила нереализованный мир,
Шире известного, теснее неведомого,
В которой вечно ведут охоту гончие ума и жизни,
Прельщали глубокое, неудовлетворенное побуждение внутри,
Стремиться к неосуществленному и вечно далекому,
И сделать эту жизнь на ограниченной земле
Подъемом по направлению к вершинам, исчезающим в пустоте,
Поиском ради славы невозможного.
Она мечтала о том, что никогда не знала,
Хватало то, то никогда еще завоевано не было,
Запечатлела в памяти полях Елисейских,
Очарование, что убегает от восторга сердца, быстро теряющегося;
Осмелилась затронуть силу, что убивает, радость, что причиняют боль,
Воображаемой формы вещей незавершенных,
И призывы к преобразующему танцу Цирцеи,
И площадей любви владения страсти,
И неистовство дикого Зверя и веселая возня Красоты и Жизни.
Несла свой крик и импульс противоположных сил,
Свои мгновения прикосновения к светлым планам,
Своего пламени восхождения и обширные попытки, направленные в небо,
Свои фееричные башни из грез, построенные на ветрах,
Свои погружения во тьму, в пучину,
Мед своей нежности, и своей ненависти острое вино,
Свои перемены солнца и туч, слез и смеха,
Свои бездонные ямы опасности и бездны заглатывающие,
Свой страх и радость, и экстаз, и отчаяние,
Свои волшебства оккультные, свои простые линии,
И общение великое и возвышающие движения,
Свою веру в небеса, свое сношение с адом.
Эти силы не были затронуты мертвым весом земли,
Она давали амброзии вкус и жало яда.
Во взгляде Жизни там был пыл,
Что видела неба лазурь в сером воздухе Ночи:
Те импульсы парили на крыльях страсти, по направлению к Богу.
Ума стремительные мысли плыли, истекая с высоких шей,
Сияющих великолепием, словно радужной гривой,
Ожерельем света чистой интуиции;
Своих стоп пламенный галоп могли имитировать;
Голоса ума подражали стрессу вдохновения,
Его акценту непогрешимости,
Скорости и молниеносному прыжку небесному Богов.
Острое лезвие, что разрезает сети сомнения,
Этот меч распознания почти божественным казался.
Но все же это было у солнца взято взаймы;
Те формы что пришли, не были по рождению небесной природы:
Внутренний голос мог сказать нереального Слово;
Это величие опасное и абсолютное
Могло с вином Бога яд смешать.
На этих высоких сияющих спинах фальшь могла ездить верхом;
Истина с восторгом лежала в объятиях страстных ошибки
Скользя по течению вниз, в блаженной золоченой барке:
Великолепной ложью она оттачивала свой луч.
Здесь, на дне Жизни, встречаются все противоположности;
Истина всматривается и делает свои работы с повязкой на глазах,
И Невежество здесь Мудрости патрон:
Те бегущие копыта, в своем стремительном энтузиазме
Могут нести к опасной, промежуточной зоне
Где Смерть разгуливает, рядясь в одежды бессмертной Жизни.
Или она вступает в долину блуждающего Блеска
Откуда пленники и жертвы Луча привлекательного,
Души, попавшись в эту область, никогда не смогут убежать.
Они агенты, не хозяева, служат желаниям Жизни,
Трудятся вечно в ловушке Времени.
Их тела рождены из некого чрева Отрицания,
Заманивающие дух в мгновения грез,
Затем погибающие, изрыгая бессмертную душу
Из желудка Материи в сточную трубу Нуля.
И все же немногие, не схваченные, неубитые, могут осторожно пройти
Неся образ Истины в сердце, укрывшись у ее стоп,
Вырвав Знание из покрывающих объятий ошибки,
Путь прорубить через слепые стены самости малой,
Затем путешествовать, для достижения жизни более великой.
Все это протекало мимо нее и казалось видениями,
Словно вокруг высокого и безмолвного острова
Шум вод, из далеких, неведомых холмов,
Поглотил эти узкие берега в набегавших волнах
И сотворил голодный мир дикой, белой пены:
Дракон спешащий с миллионами стоп,
С пеной и криком, грохот пьяного гиганта,
Встряхивая гриву из Тьмы к небу Бога,
Угасал, превращаясь в отдаленный гул.
Затем обширный и спокойный воздух опять улыбался:
Небеса голубые, зеленая земля, партнеры из царства Красоты,
Жили как в старину, товарищи по счастью;
И в сердце мира смеялась радость жизни.
Сейчас все было спокойным, блестела почва сухая и чистая.
Через все это она не проходила, не ныряла в тщетные волны.
Из обширности самости тихой,
Шум Жизни исчез, ее дух был молчалив и свободен.

Все продолжая странствовать вперед, сквозь самости широкое безмолвие
Она вошла в сверкающее, упорядоченное пространство.
Там жизнь пребывала в исходном состоянии спокойном;
Цепь была на ее сильном сердце бунтарском.
Приученная к скромности поступи проверенной,
Она не сохраняла более свой неистовый бег и напор;
Она утратила беспечное величие своих размышлений,
И ту изобильную пышность своей царственной силы;
Была обуздана ее могучая роскошь, великолепное изобилие,
Протрезвели пирующие ее вакханической игры,
Урезаны растратчики на базаре желаний,
Удержан своей волей деспотичной, ее фантазии танец,
Холодная бесстрастность связала буйство чувств
Ее жребием была царственность без свободы;
Своим министрам подчинялась, суверен на престоле,
Ее слуги – чувства и ум, заправляли ее домом:
Границы ее духа они очертили жесткими линиями
И охраняя фалангой вооруженной правилами
Рассудка сбалансированная область, хранила порядок и мир.
Ее воля жила закрытая в адамантовых стенах закона,
Ее сила была скована цепью, что прикидывалась украшением,
Воображение было в крепости заключено,
Ее несдержанный и безнравственный фаворит;
Реальности баланс и симметрия разума,
Были установлены в этом месте на страже выстроенных фактов,
Она давали для трона душе, скамью Закона,
Маленький мир – для королевства из линий и границ:
Мудрость эпох, высохла до строк схоласта,
Съежилась до схемы в тетрадке проекта.
Свободного всемогущества духа не было здесь
Ум школьного учителя завладел обширными пространствами жизни,
Но выбрал для жизни голые, ничтожные комнаты,
Отгородившись от слишком обширных и опасных вселенных,
Свою душу опасаясь потерять в бесконечности.
Даже Идеи пышный размах был урезан
В систему, прикованную к неподвижным колоннам мысли,
Или прибитой к твердому основанию Материи:
Или еще душа была потеряна в своих высотах собственных:
Поклоняясь идеалу высоколобого закона,
Мысль расположила трон на невещественном воздухе,
Пренебрегая плоской тривиальностью земной:
Она не впускала реальность, в жизнь своих грез.
Иль все шагало в систематизированную вселенную:
Империя Жизни была усмиренным континентом,
Мысли ее – ряды дисциплинированной армии;
В униформу одетые, они хранили логику своего фиксированного места,
Согласно приказу обученного центуриона – ума.
Либо каждый шагал к своему расположению подобно звезде,
Или маршировал сквозь неподвижные, в созвездия собранные небеса,
Или хранил свой феодальный ранг средь равных,
В неизменной, космической иерархии небес.
Либо подобно высокородной деве с целомудренным взглядом,
Которой возбранялось гулять в общественных местах без вуали,
Она должна передвигаться в закрытых, уединенных палатах,
Ее ощущение – жить в монастыре или в тепличных условиях.
Жизнь была поручена безопасному уровню пути,
Она не отважилась искушать великие и трудные высоты
Или взбираться, чтобы соседствовать с одинокой звездой,
Или опасный край обрыва,
Или прельщать исходящих пеной нарушителей опасных смехом,
Авантюриста лирик, опасности любитель,
Или в свои палаты призывала некоего пылающего бога,
Иль оставляла границы мира, там, где нет ограничений,
Встречала сердца страсть Обожаемого,
Иль мир воспламенить внутренним Огнем.
Эпитет избитый в прозе жизни,
Она должна наполнить красками только дозволенное пространство,
Не вырываться из кабинета идеи,
Не посягать на ритмы слишком высокие или просторные.
Даже когда они парили в атмосфере идеала,
В лазури неба мысленный полет себя не потерял:
Он начертал на небесах имитацию цветов
Дисциплинированной красоты и гармоничного цвета.
Бодрствующий, гармоничный дух жизнью управлял:
Его дела были инструментом изучающей мысли,
Слишком холодной, чтобы принять огонь и мир воспламенить,
Иль тщательные действия дипломатичного рассудка,
Испытывающего смысл представляемого конца,
Иль в высочайшей степени некой спокойной Воли план,
Или стратегию какой-то Высокой Власти внутри,
Чтобы завоевать тайные сокровища богов,
Иль выиграть ради замаскированного короля какой-то славный мир,
Не самости рефлекс спонтанный,
Но указатель существа и его настроений,
Сознания дух окрыленный, таинство
Общения жизни со неизменным Всевышним,
Иль его чистое движение на Вечного дороге.
Или еще ради тела некой высшей Идеи,
Дом был выстроен из кирпичей подогнанных плотно;
Мысль и действие цементировались, делали стену
Маленьких идеалов, ограничивающих душу.
Даже медитация размышляла на сиденье узком;
И поклонение обернулось к единому Богу,
К Вселенскому возносило молитвы в часовне,
Двери которые для вселенной были закрыты;
Иль преклоняло колени бесплотному Имперсональному,
Уму, закрытому для плача и огня любви:
Рациональная религия иссушала сердце.
Планировались гладкие действия по этическим правилам,
Иль жертвоприношение предлагал холодное и лишенное огня.
Священная Книга лежала на своем освященном столе,
Завернутая в завязки шелковые интерпретаций:
И кредо запечатало ее духовный смысл.

Была здесь тихая страна застывшего ума,
Здесь жизнь больше не была всем, ни голос страсти;
Крик чувства погрузился в тишь.
Здесь не было души, ни духа, только ум одинокий;
Ум претендовал на то, чтоб духом и душою быть.
Дух видел сам себя как форму ума,
Потеряв себя в славе мыслей,
В свете, что делал невидимым солнце.
В устойчивое и упорядоченное пространство вошла она,
Где все было спокойным, и вещи все хранились на своих местах.
Каждый нашел то, что искал, и знал свою цель.
Имело все финальную, окончательную стабильность.
Там кто-то стоял впереди, кто нес авторитет,
С лицом значительным и скипетром владеющий;
Господство было воплощено в его жесте и тоне;
Его речь была вырезана из мудрости окаменевших традиций,
Его утверждения имели примесь пророчества.
«Странник или пилигрим внутреннего мира,
Удачлив ты, ибо достиг нашей блестящей атмосферы,
Пылающей высшей завершенностью мысли,
О ищущий дорогу совершенную жизни,
Здесь ты нашел ее; останови свой поиск и в мире живи.
Дом космической достоверности является нашим.
Здесь истина, гармония Бога здесь.
Впиши свое имя в книгу элиты,
Признанной санкцией немногих,
Расположи свою станцию знания, твой пост в уме,
Твоего положение свидетельство вытяни из бюро Жизни,
И моли свою судьбу, чтобы тебя сделала одним из нас.
Все здесь внесено в досье, учтено, и ум может узнать,
Все схемы законов, которым Бог дает пропуск в жизнь.
Это конец и нет запредельного.
Здесь безопасность окончательной стены,
Здесь – ясность меча света,
Здесь – победа единственной Истины,
Здесь пылает бриллиант безупречного блаженства.
Живи фаворитом Неба и Природы.»
Но слишком уверенному и довольному мудрецу
Ответила Савитри, бросая в его мир
Взгляд глубокого освобождения, внутренний голос вопрошающего сердца:
Ибо здесь сердце молчало, только чистый свет дня
Интеллекта царил здесь, ограниченный, четкий, холодный.
«Счастливы те, которые в хаосе вещей,
Приходящих и уходящих стоп Времени,
Отыскать могут Истину единственную, извечный Закон:
Они живут не затронутые надеждой, сомнениями и страхом.
Счастливы люди утвержденные в вере
В этом ненадежном и сомнительном мире,
Иль тот, кто посадил в богатой почве сердца
Одно лишь малое зерно духовной убежденности.
Наисчастливейшие те, кто как на скале стоит на вере.
Но я должна проследовать оставляя поиска завершение,
Истины округленные, твердые выводы неизменные,
И этого гармоничного строения мира – факта,
Это знания упорядоченные вещей очевидных.
Здесь не могу я остаться, ибо ищу я свою душу.»
Никто ей не ответил в этом ярком, удовлетворенном мире,
Иль только повернули на свой привычный путь,
Изумляясь слышать вопрошающего в этом воздухе,
Или мысли, что еще могут повернуться к Запредельному.
Но некоторые ворчали, следовавшие из родственных сфер:
Каждый судил высказанные ею мысли исходя из кредо своего.
«Кто это, что не знает, что душа
Это железа мельчайшая или ошибка секреции,
Беспокоящая спокойное правление ума,
Приводящая в беспорядок функцию мозга,
Или жажда, которая ютится в смертном доме Природы,
Иль греза, шепчущая в пещере человека в полости мысли,
Которая хотела бы продлить свой несчастливый век,
Иль уцепиться за живущего в море смерти?»
Но другие думали, «Нет, это свой дух она ищет.
Великолепная тень имени Бога,
Бесформенный светильник царства Идеала,
Дух – это Призрак Святой Ума;
Но никто не прикасался к членам его и лика не видел.
Каждая душа – это Сын великого Отца распятый,
Ум – один из родителей души, его причин сознательная,
Почва, на которой дрожит краткий, преходящий луч,
Ум, творец единственный воспринимаемого мира.
Все то, что здесь есть – это часть нашей собственной самости;
Наши умы создали мир, в котором мы живем.»
Другой, с мистичными и неудовлетворенными глазами,
Который любил свою веру убитую и эту смерть оплакивал,
«Остался ли кто-то, кто ищет Запредельное?
Может ли быть найден путь, открыты ворота?»

Так она путешествовала, пересекая свою спокойную самость.
Она пришла к дороге заполненной пылкою толпою,
Которая спешила блестящая, с огненными стопами, с глазами солнечного света,
Настойчиво пытаясь достичь мистическую стену мира,
И проходящая сквозь замаскированные двери во внешний ум,
Куда ни Свет не приходит, ни голос мистический,
Посланники от величий нам присущих,
Призраки из пещеры тайной души.
В неясную духовную дрему они врываются,
Иль проливают широкое чудо на нашу пробуждающуюся самость,
Идеи, что оповещают нас поступью своей лучистой,
Грезы, что намекают о нерожденной Реальности,
Богини удивительные с глубокими, словно озера магическими глазами,
Сильные боги, с волосами из ветра, несущие арфы надежды,
Великие видения лунных оттенков, скользящие сквозь воздух золотой,
Голова - вдохновение солнечной грезы и члены вырезанные звездами,
Эмоции, делающие простое сердце безупречным.
И Савитри смешалась с той славной толпой,
Стремясь к духовному свету, что они несли,
Подобно им желала однажды поспешить, чтобы спасти мир Бога;
Но она обуздала высокие чувства в сердце своем;
Она знала, что сначала она должна найти свою душу.
Лишь тот, кто спас себя, других может спасать.
В противоречивых чувствах она встречала загадочную правду жизни:
Они, несущие свет страдающим людям,
Спешили, жаждущей поступью к внешним мирам;
Ее глаза были обращены по направлению в вечному истоку.
Простирая свои руки чтобы остановить эту толпу, она кричала:
«О товарищество счастливое светлых богов,
Откройте, кто знает, дорогу по которой должна я идти, -
Ибо несомненно, что та сияющая обитель – дом ваш, -
Чтобы найти место рождения оккультного Огня
И сокровенный дом моей тайной души.»
Кто-то ответил, указывая в молчаливую неясность,
На отдаленную крайность сна,
В неком далеком окружении внутреннего мира.
«О Савитри, мы приходим из твоей сокрытой души.
Мы посланники, тайные боги,
Которые помогают людям в тусклых и тяжелых жизнях,
Проснуться к красоте и удивительным вещам,
К ним прикасаясь божественностью и славой;
В зле мы зажигаем бессмертное пламя добра
И храним факел знания на дорогах невежества;
Мы являемся волей твоей и всех людей направляющей к Свету.
О человеческая копия и маска Бога,
Кто ищет божество, тобою скрытно хранимое,
И Истиной живет, что ты не торопишься познать,
Следуй по кружащемуся, высокому пути к своему истоку.
Там, в тишине, которой мало кто достиг,
Ты увидишь Огонь, пылающий на голом камне
И пещеру глубокую твоей тайной души.»
Так Савитри следуя великой, кружащейся дороге
Прошла до места, где она (дорога) истончилась до узкой тропы,
Протоптанная лишь израненными стопами редких паломников.
Несколько сияющих форм возникли из глубин неизвестных
И на нее смотрели спокойными, бессмертными глазами.
Там не было ни звука, способного нарушить медитирующую тишь;
Единственная ощущалась тихая близость души.

Конец третьей песни, седьмой книги.