Книга девятая. Книга вечной Ночи. Песнь вторая. Путешествие в вечной Ночи и голос Тьмы.
Оглавление
Музыкальное сопровождение
Пока на холодном, ужасном краю Ночи
Стояли так все, как будто мир был обречен умереть,
И ждали, на вечной тихой грани.
Небеса склонились к ним подобно облачному лику,
Сквозь смутную, немую тишь опасности.
Словно мысли стояли безмолвные на грани отчаяния,
Где последние бездны погружаются в Ничто
И последние грезы должны закончиться, они остановились; впереди
Были сумраки, подобные темным крыльям, позади них, бледный
Безжизненный вечер, словно взор мертвеца.
Голодное запредельное, ночь жаждала ее душу.
Но пока, в своем одиноком убежище храмовой силы,
Ее дух неподвижный, пламенно-яркий, безмолвный и стойкий,
Пылал подобно факелу в комнате застекленной,
Направленный против мрачной груди темноты.
Женщина первая Бездне бросила вызов,
Дерзнув странствовать сквозь вечную Ночь.
Вооруженная светом, она придвинула свою стопу, что погрузиться
В ужасающую и бесцветную пустоту;
Бессмертный, не смятенный ее дух встретил
Опасность безжалостной, безглазой пустоши.
К чернильной почве она продвигались, формируя
Непостижимое движение по ее человеческой поступи,
Движение плавающее и дрейфующий марш,
Подобно фигурам, двигающимся перед закрытыми веками:
Все было как во снах ускользающим, плывущим.
Тяжелые стены каменных ворот были оставлены позади;
Словно через проход отступающего времени,
Настоящее и прошедшее прекратились в Безвременье;
Задержанное на смутной грани авантюры,
Будущее закончилось потонув в ничто.
Среди разрушающихся форм они проносились, сквозь неясные,
Блеклые преддверия мрачного мира,
Их приняли, где они казались двигающимися и все же
Оставались недвижимы, никуда не продвигаясь, но при этом следуя
Безмолвной процессией, ограниченные смутной картиной,
Несознательные формы, ступающие на реальной сцене.
Таинство безграничности ужаса,
Собирающая свою силу голодную, огромная, безжалостная пустота ,
Медленно окружила беззвучными глубинами,
И чудовищная, пещеристая, бесформенная глотка
Поглотила ее в свою темную, давящую массу,
Жестокую, духовную агонию грезы.
Занавесь непроницаемого страха,
Тьма окутала ее клетку чувства,
Подобно тому, как деревья превращаются в пятнистые тени
И гаснет последний дружеский проблеск,
Вокруг вола, привязанного в лесу,
Охотниками, скрытыми в ночи.
Та мысль, которая борется в мире, здесь была отменена,
От своего усилия отказалась, чтоб знать и жить,
Наконец убежденная, что не было ее никогда;
Она погибла, и вся греза действия закончилась:
Этот сгустившийся шифр являлся темным результатом.
В удушающем стрессе этого значительного Ничто,
Ум не мог думать, дыхание – дышать, душа
Не могла помнить или ощущать себя; это казалось
Пустой бездной стерильной пустоты,
Нулем, забывшим сумму им завершаемую,
Отрицание радости Творца,
Не сохранившим широкого покоя, ни мира глубины.
На все, что здесь претендовало быть Истиной и Богом,
Сознанием себя и проявляющим Словом,
И Ума созидательной радостью,
И Знанием, и Любовью и сердечным восторгом, на все здесь опускалось
Отрицание безмерное вечного Нет.
Как исчезает светильник золотая во мраке,
Уносимый вдаль от желания глаз,
Так Савитри в тех тенях пропала.
Там не было пути, ни направления, ни конца иль цели:
Без видения она двигалась среди бесчувственных пучин,
Иль ступала через какую-то великую, темную, незнающую пустошь,
Или кружилась в безмолвном вихре встречающихся ветров,
Собранных Случая титаническими руками.
Там, в ужасной Пустоте никого не было с ней;
Она больше не видела ужасающего, неясного бога,
Ее глаза потеряли своего светлого Сатьявана.
И все же, от этого ее дух не ослабел, но владел
Более глубоко, чем могут ограниченные чувства.
Которые воспринимают внешне, и находят, чтобы потерять,
Эти любимые объекты. Так, когда на земле они жили,
Она ощущала его, блуждающего по равнинам, тем гладям,
Сценами в ней, эти расселины – ее существа перспективы,
Раскрывающие свои тайны его поиску и радости,
Потому что ревнуя сладости в ее сердце,
Какое бы счастливое пространство предпочитая, не посещали бы его стопы,
Должно было однажды ее душою быть обнято
Его тело, страстно, без слов, ощущающей его поступь.
Теперь тихая бездна прошла меж ними,
И в одиночество бездонное падала она,
Даже выброшенная из самой себя, отдаленная от любви.
Долгие часы, которые долгими казались с тех пор как медлительное время
Измерялось ударами душевной боли,
Во тьме нереальной, пустой и страшной,
Она странствовала, ступая по трупу жизни,
Потерявшаяся в слепоте погасших душ.
Одинокая в муках пустоты,
Она жила назло смерти, она все еще побеждала;
Тщетно угнеталось ее пылкое существо:
Ее тяжелая, долгая монотонность боли
Неохотно уставала от своих жестоких самоистязаний.
Сначала слабый, неугасимый проблеск,
Тусклый, но бессмертный, мерцал во мраке,
Как будто память пришла к мертвому духу,
Память, которая желала снова жить,
Испарившаяся из ума во сне Природного рождения.
Он блуждал, подобно затерявшемуся лучу Луны,
Открывая ночи ее душу страха;
В этом проблеске, эта змееподобная тьма, высунув язык,
Раздувала свои темные капюшоны, украшенные мистическим сиянием;
Ее неуклюжие, лоснящиеся складки, отступали и вились, и скользили,
Будто ощущали свет жестокой болью
И страдали от слабого приближения надежды.
Ночь ощутила нападение на свое мрачное царство;
Великолепие какой-то яркой вечности,
Предвещало своим слабым проблеском блуждающей Истины
Ее империи сущего Ничто.
Непреклонная, в своей нетерпеливой силе
И убежденная в том, что лишь она правдива,
Она стремилась задушить тот хрупкий и опасный луч;
Осознавая все отрицающую необъятность,
Она возвысила свою гигантскую голову Ничто,
Ее рот тьмы, глотающий все что есть;
Она видела в себе мрачный Абсолют.
И все же свет преобладал и возрастал,
И Савитри пробудилась к своей утерянной самости;
Ее члены отбросили холодные объятия смерти,
Пульс ее сердца торжествовал в хватке боли;
Душа ее упорствовала, добиваясь радости своей,
Душу любимую, теперь не зримую более.
Перед собой, в безмолвии мира
Еще раз она услышала поступь бога,
Из тьмы безмолвной Сатьяван,
Ее муж, вырос в светящуюся тень.
Затем раздался звук, пронесшись сквозь мертвое, чудовищное царство:
Обширное, подобно волне в усталых ушах пловца,
Грохочущий, фатальный, рев железного сердца,
Посланный в ночь, смерти фатальный призыв.
«Вот, моя темная необъятность безмолвная,
Вот, этот дом вечной Ночи,
Вот, эта тайна Ничто,
Хоронящая тщету жизненных желаний.
О преходящее сердце, узрело ли ты свой исток?
Узнало ли ту грезу, из которой ты сделано?
В этом абсолютном откровении, пустоты обнаженной
Ты все еще хранишь надежду всегда существовать и любить?»
Женщина не ответила. Ее дух отверг
Голос Ночи, который знал, и Смерти, которая думала.
В своей бесконечности без начала,
Сквозь безграничную протяженность своей души, она пристально вглядывалась;
Она видела неумирающие истоки своей жизни,
Она себя знала вечной, без рождения.
Но пока противостоя ей вечной ночью
Смерть, ужасающий бог, на глаза ее наложил
Бессмертный покой своего ужасного взора:
«Хотя ты и выжила, та нерожденная пустота,
Которая не простит никогда, пока длится Время,
Изначальное неистовство, что формирует мысль,
Принуждая простор неподвижный жить и страдать,
Лишь эта печальная победа тобою одержана,
Чтобы пожить немного без Сатьявана.
Что древняя богиня даст тебе,
Кто поможет ударам сердца твоего? Она лишь продлит
Существование грезящее, ничто, и откладывает
Жизненным трудом твой вечный сон.
Хрупкий мираж мыслящей глины,
Вооруженное иллюзиями гуляет Времени дитя.
Чтобы наполнить пустоту вокруг, которую ощущает и боится,
Ту пустоту, из которой пришел и куда уйдет,
Он возвеличивает самого себя и именует это Богом.
Он призывает небеса помочь своим страдающим надеждам.
Он видит над собой своим томящимся сердцем
Пространства нагие, сознательные более чем он сам,
Что даже не имеют его привилегии ума,
Пустые от всего, кроме своей синевы нереальной,
И населяет их своими светлыми и милостивыми силами.
Ибо вокруг него море ревет и земля содрогается
Под его шагами, огонь – за его дверями,
И рыщет смерть, гоняющая в лесах жизни.
Побуждаемая Присутствием, с которым устремляется,
Он свою душу приносит в суровых святынях,
И покрывает все красотою своих грез.
Боги, что смотрят за землею бессонными очами,
И те гигантские прегрешения ведут сквозь пустоту,
Наделяют человека его ношей ума;
В его нежелающем сердце они зажгли свои огни
И посеяли в нем неизлечимое беспокойство.
Его ум – охотник на неведомых тропинках;
Забавляя Время открытиями тщетными,
Он углубляет своей мыслью мистерию судьбы,
И обращает в песню свой смех и свои слезы.
Свою смертность раздражая грезами бессмертия,
Тревожа свою тленность дыханием бесконечности,
Они дают ему голод, который пища не в состоянии утолить,
Он – скот богов сопровождающих его.
И тело его – привязь, которой он опутан,
Они для пропитания бросают ему горе, радость и надежду,
Его пастбище они оградили Неведением.
В его хрупкую, незащищенную грудь
Они вдохнули доблесть, чтобы встретить смерть,
Они дали мудрость, над которой насмехается ночь,
Они провели пути, которые не предусматривают цели.
Бесцельно человек трудится в мире ненадежном,
Успокоенный изменчивыми паузами его боли,
Бичуемый подобно зверю бесконечным вожделением,
Привязанный к колеснице ужасных богов.
Но если ты все еще можешь надеяться и все еще можешь любить,
Вернись в скорлупу своего тела, в свои узы с землею,
И попытайся жить с малыми остатками своего сердца.
Не надейся обратно выиграть себе Сатьявана.
И все же твоя сила достойна нетривиальной короны,
Я могу тебе дать дары для утешения твоей раненой жизни.
Соглашения, которые преходящие существа заключают с судьбой,
И придорожную сладость, которую срывают землею ограниченные сердца,
Это, если ты пожелаешь, может стать полностью твоим.
Выбери надежды жизни, ради своего обманчивого приза.»
Когда безжалостный и ужасающий Голос прекратился,
Там нескончаемо в Савитри поднималось,
Подобно трепещущим краям потока, залитого лунным светом,
Движение мыслей, рожденное из некой тишины
Пересекало океан ее безмолвного, бездонного сердца.
«Я не склоняюсь пред тобой, О маска смерти огромная,
Ложь черная ночи, питающая душу человека,
Нереальна, конец вещей неминуем,
Ты - жестокая шутка, заигрывающая с духом бессмертным.
Я иду, сознавая бессмертие.
Дух – победитель, сознающая силу свою,
Не как проситель я прошла в твои ворота:
Я не погибла, выжила в объятиях Ночи.
Мое первое, сильное горе, моим умом не движет большей частью;
Мои непролитые слезы обратились в жемчужины силы:
Я преобразила свою плохо сформированную, хрупкую глину,
В твердость статуи души.
Сейчас, в борьбе богов великолепных,
Мой дух будет упорным и сильным,
Против обширного отказа мира.
Я не сгибаюсь под мнением толпы умов,
Которые бегут подбирать, удовлетворенными, жадными руками
И выискивают в этой грязи среди множества топчущих стоп
Эти презрительные, малые уступки слабому.
Мой труд – сражение богов:
Налагающее на неторопливые, вынужденные годы
Пылкую волю, что царит за пределами звезд,
Она возлагают закон Ума на труды Материи,
И отвоевывают желание души у бессознательной Силы земли.»
Во-первых, во чтобы то ни стало, я требую Сатьявана,
Моего мужа, пробудившегося в очаровании леса,
Из долгих, одиноких грез чистого детства,
Желанных и не имевшихся в его прекрасной жизни.
Дай если должен, иль откажи если можешь.»
Смерть голову склонив в пренебрежительном, холодном согласии,
Создатель этой, подобной сну земли для человека,
Которого дразнит тщетой всех даваемых даров.
Возвышая свой бедственный голос, он произнес:
«Снисходительный к грезам, которые мое прикосновение разобьет,
Я уступаю тоскующему сердцу его слепого отца,
Утраченные царство и власть, друзей и величие,
И царские атрибуты для его старости спокойной,
Скучную пышность преклонных дней человека,
Серебряную, идущую к закату падения жизни.
Тому, кто стал мудрее, благодаря враждебному Року,
Я возвращаю блага, которые предпочитает заблуждающаяся душа,
Чистейшей, имперсональной наготе ничто.
Я дам утешение чувственное света
Глазам, которые могут найти более обширную реальность,
Более глубокое видение в своей бездонной ночи.
В тщете человек это жаждет и просит,
Пока он живет на земле и лелеет надежду.
Ступай обратно смертная, из моего опасного царства
К своей малой, дозволенной сфере!
Спеши, быстроногая, чтоб не убить свою жизнь.
Ты преступила великие законы, иди,
Открой в себе, наконец, взгляд их мраморных глаз.»
Но Савитри ответила высокомерной Тени:
«Дух мировой, я духом рождена была равной тебе.
Моя воля также является законом, моя сила – богом.
Бессмертна я в своей смертности.
Не трепещу я перед неподвижным взором,
Неизменными иерархиями мраморными,
Что смотрят каменными глазами Закона и Судьбы.
Моя душа может встретить их своим живым огнем.
Из своей тени отдай мне обратно
В цветущие пространства земли Сатьявана,
В сладкую скоротечность человеческих членов,
Чтобы сделать его моего духа пылающей волей.
Я с ним буду нести древней Матери ношу,
Я буду следовать с ним земным путем, который к Богу ведет.
Еще, вечные пространства откроются мне,
Когда вокруг нас отступают чужие, далекие горизонты,
Путешествуя вместе в огромном неведомом.
Ибо я, которая шла с ним по дорогам Времени,
За шагами его могу встретить любую ночь,
Или невообразимый, изумительный рассвет,
Который вторгается в наши души в неизведанном Запредельном.
Куда бы ты не вел его душу, я буду преследовать.»
Но противостоя ее требованию, неумолимый,
Настаивая на неизменном Декрете,
Настаивая на неумолимом Законе,
И незначительности сотворенных вещей,
Пришел из кружащихся пустошей ночи,
Рожденный из загадки неведомых глубин,
Голос величия и ужасающего презрения.
Подобно тому, как Титан, перешагивающий море, со штормовыми волосами,
Бросает пловцу свой ужасающий смех,
Вспоминая всю радость того, как его волны топили,
Так из тьмы суверенной ночи,
Против Женщины безграничного сердца вознесся
Крик всемогущий вселенской Смерти.
«Имеешь ли ты крылья божественные, или стопы что переступить через звезды мои,
Создание хрупкое, которое с доблестью стремится,
Забывая свои ограничения мысли, свою смертную роль?
Их орбиты были проложены прежде, чем душа твоя была сформирована.
Я, Смерть, создал их из своей пустоты;
Все вещи Я построил на них и Я все разрушаю.
Я сделал миры своей сетью, каждую радость – петлею.
Голод влюбленный в свою страдающую жертву,
Жизнь, которая пожирает, так мой образ видим в вещах.
Смертный, дух которого – дыхание мое блуждающее,
Чья скоротечность была представлена моей улыбкой,
Беги, прижимая свою жалкую добычу к трепещущей груди,
Пронзенная мукой, которую Время не скоро облегчит.
Слепой раб моей глухой силы, которого я заставляю
Грешить - за что могу наказывать, желать –
За что могу бичевать тебя отчаянием и горем,
И наконец, ты придешь ко мне истекающая кровью,
Твое ничтожество обнаружено и мое величие - узнано,
Не обращайся к попыткам достигнуть запретных, счастливых полей,
Предназначенных для душ, которые могут повиноваться моему закону,
Чтобы в их мрачных склепах их не пробудила
От их нелегкого сна сердца сковавшего железом,
Фурий, которые мстят осуществленным желаниям.
Страшись, чтобы в небесах, где страсть надеялась выжить,
Где берут начало вспышки Непознанного, ужаснувшись,
Рыдающая, одинокая, преследуемая сворой небесной,
Израненная и покинутая душа твоя бегущая
Сквозь долгую пытку столетий,
Не многие жизни истощают неустанный Гнев,
Который ни Ад не в состоянии утолить, ни погасить Небесная милость.
Я сниму с тебя черный, вечный захват:
Скрепляя в своем сердце долю рока своего.
Оправляйся с миром, если для человека вообще есть мир. »
Но Савитри ответила, встречая насмешку насмешкой,
Смертная женщина ужасному Господу:
«Кто этот Бог, которого вообразила ночь,
Презрительно творящий презренные миры,
Который в тщете сотворил сверкающие звезды?
Не он воздвиг свой храм в моих мыслях
И сделал его основание моим человеческим сердцем.
Мой Бог – это воля и триумф на его дорогах,
Мой Бог – это любовь и все сладкие страдания.
Ему я в жертву принесла надежду
И отдала мое стремление как обет.
Кто запретит иль преградит ему дорогу,
Чудесному, стремительному возничему?
Страннику по миллионам дорог жизни,
Его шаги близки свету небес,
Без боли ступают по мощеным мечами площадям ада;
Туда он нисходит, чтобы заострить вечную радость.
Золотые крылья любви имеют силу развеять твою пустоту:
Глаза любви, взор которых звездам подобен, пробивающимся сквозь ночь смерти,
Босые стопы любви (здесь и далее в оригинале любовь в муж. роде) ступают по жестким мирам.
Он трудится в глубинах, радуется на высотах;
Он переделает твою вселенную, О Смерть.»
Она сказала, и какое-то время голос не отвечал,
Пока еще шли они по бездорожной ночи,
И проблеск тот подобен был бледному оку,
Беспокоящий тьму своим неясным взором.
Затем снова наступила глубокая и опасная пауза,
В которой было нереальное странствие, сквозь ночь слепую;
Вновь в пустоте возникло Слово, Мысль,
И смерть дала ответ человеческой душе:
«На что ты надеешься? К чему ты стремишься?
Это – твоего тела сладчайший соблазн блаженства,
Атакуемый болью хрупкой, ненадежной формы,
Удовлетворять немного лет твои непостоянные чувства
Медом физических стремлений и сердечным огнем
И, в тщетном поиске единства, объятия
Сверкающего идола убегающего часа.
И то, что ты есть, душа, ты – славная греза,
Эмоциями краткими, и блестящими мыслями сотворенная,
Слабый танец светлячков, спешащих сквозь ночь,
Фермент искрящийся в освещенной солнцем грязи жизни?
Ты будешь требовать бессмертия, О сердце,
Выкрикивая против вечных свидетельств,
Что ты и он – бесконечные и окончательные силы?
Только Смерть продолжается и бессознательная Пустота.
Я только вечен и нескончаем.
Я ужасающий, бесформенный Простор,
Я пустота, которую люди называют Пространством,
Я – безвременное Ничто, несущее все,
Я – Безграничность, безмолвное Одно.
Я, Смерть, есть Он; и нет другого Бога.
Все рождено из моих глубин, они живут смертью;
Все в мои глубины вернется и больше не будет.
Я создал мир своей несознательной Силой.
Моя Сила – это Природа, которая творит и убивает
Те сердца, которые надеются, те члены, которые стремятся жить.
Я сделал человека ее инструментом и рабом,
Его тело – банкет мой, его жизнь – моя пища.
Человек не имеет иной поддержки кроме Смерти;
Он приходит ко мне, в своем конце ради отдыха и покоя.
Я, Смерть, единственный покровитель твоей души.
Те Боги, которым человек возносит молитвы, человеку не могут помочь;
Они фантазии мои и мои настроения,
Отраженные в нем силой иллюзии.
То, что ты видишь как свою бессмертную самость -
Это темная икона моей бесконечности,
Это смерть в тебе, грезящая о вечности.
Я – Неподвижный, в котором движутся все вещи,
Я – нагое Ничто, в котором прекращается все;
Я не имею тела, ни языка чтоб говорить,
Я не общаюсь с человеческим глазом иль слухом;
Лишь твои мысли придают фигуру моей пустоте.
Потому что ты призвала меня бороться со своею душой,
О претендент на божественность,
Я принял лицо, форму и голос.
Но если бы в тебе было Существо, свидетель всему,
Как может он помочь твоему страстному желанию?
Отстраненно он наблюдает, одинокий и абсолютный,
Равнодушный к крику твоему в покое, имени лишенный.
Его существо чисто, не поранено, неподвижно, едино.
Один бесконечный наблюдает бессознательную сцену,
Где погибают все вещи, как звездная пена.
Тот единственный вечно живет. Там нет Сатьявана,
Родилось изменение - и нет там Савитри.
От жизни краткой требует ее взятки радости, Туда любовь
Никогда не приходит с глазами воспаленными от слез,
И нет там Времени, ни напрасных просторов Пространства.
Он не носит живое лицо, имени не имеет,
Ни взгляда, ни сердца, которое бьется; не просит секунды
Чтобы помочь своему существованию, иль разделить свои радости,
Этот восторг бессмертно одинокий.
Если ты желаешь бессмертия,
Тогда будь самодостаточна в своей душе:
Живи в себе; забудь человека, которого любишь.
Моя окончательная, великая смерть спасет тебя от жизни;
Тогда ты возвысишься к своему неподвижному истоку.»
Но Савитри ответила ужасному Голосу:
«О Смерть рассуждающая, я не рассуждаю,
Разум, который изучает и ломает, но никогда не строит,
Иль строит тщетно, потому что сомневается в своей работе.
Я есть, Я люблю, Я вижу, Я действую, Я желаю.»
Смерть ответила одним глубоким окружающим криком:
«Знаю тоже. Зная, ты перестанешь любить,
И перестанешь желать, освобожденная от своего сердца.
Так будешь вечно отдыхать и будешь спокойной,
Согласившись с непостоянством вещей.»
Но Савитри ради человека отвечала Смерти:
«Когда я обрела любовь навеки, я узнала.
Любовь во мне ведает истину, для которой все изменения – маска.
Я знаю, что знание – это широкие объятия:
Я знаю, что – каждое существо есть я сама,
В каждом сердце есть скрытый мириад - Единый.
Я знаю, тот спокойный Трансцендентный мир несет,
Житель, скрытый вуалью, молчащий Господь:
Я чувствую его тайное деяние, его сокровенный огонь;
Я слышу космического Голоса шепот.
Я знаю, мой приход был волною от Бога.
Ибо все его солнца были сознательны в моем рождении,
И тот, кто любит в нас, пришел завуалированный смертью.
Затем был человек рожден среди чудовищных звезд,
Наследовавший сердце и ум, чтоб победить тебя.»
В вечности своей воли беспощадной,
Уверенный в своей империи и в своей вооруженной мощи,
Подобно тому, кто презирает неистовые, беспомощные слова
Из уст своей жертвы, Смерть снова не ответил.
Он стоял в тишине, окутанный во тьму,
Фигура неподвижная, смутная тень,
Опоясанный ужасами своего тайного меча.
Полу-зримое в тучах появилось мрачное лицо;
Сумрачной тиарой Ночи были его волосы сбившиеся,
Пепел костра погребального его лоб отмечал.
Опять скиталец в нескончаемой Ночи,
Запрещенный слепо мертвыми, пустыми глазами,
Она путешествовала сквозь немые, безнадежные просторы.
Вокруг нее кружились содрогающиеся пустоши мрака,
Эта прожорливая пустота и безрадостная смерть
Возмущенная ее мыслью, жизнью и любовью.
Через долгую, бледнеющую перед ее наступлением ночь,
Полузримые, скользя по своей тропе неземной,
В этой неясности призрачные двигались трое.
Конец песни второй,
Книга девятая.
