Книга девятая. Книга вечной Ночи. Песня первая. К черной Пустоте.
Оглавление
Музыкальное сопровождение
Так, она была оставлена одна в лесу огромном,
Окруженная неясным, не думающим миром,
С телом своего мужа на ее покинутой груди.
Неподвижная, в своем обширном и безмолвном духе
Она не измеряла свою утрату беспомощными мыслями,
Не разрывала своими слезами печати мраморные боли:
Она не поднялась еще, чтоб встретится лицом к лицу с ужасным богом.
Над телом ею любимым, ее душа склонилась
В спокойствии великом, без суеты иль голоса,
Как будто умер ее ум вместе с Сатьяваном.
Но все же человеческое сердце, бьющееся в ней,
Осознавало, что его существо все еще близко к ней,
Тесно к себе прижимая безмолвную, безжизненную форму,
Чтобы сберечь хотя бы то единство, что было у них,
И еще дух внутри этого тела.
Затем внезапно в ней произошла перемена,
Которая в ужасные моменты наших жизней,
Может порой обрушиться на человеческую душу
И овладев ею, направить к ее светлому истоку.
Вуаль разорвана, мыслителя нет больше:
Лишь дух все ведает и видит.
Затем спокойная Мощь, восседающая над нашими головами,
Становится зрима, непоколебима нашими делами и мыслями,
Это спокойствие несло мира голоса:
Неподвижное, оно движет Природой и жизнь наблюдает.
И неизменно формирует далеко идущие цели;
Не затронутая и спокойная среди ошибок и слез
Неизмеримая над нашими стремящимися волями,
Этот взгляд контролирует вещей бушующий вихрь.
Он видит союз со Славой, рост духа:
Голос жизни настроился к звукам бесконечным,
Мгновения на великих крыльях молний приходят
И богоподобные мысли поразили ум земли.
В величии и напряжение души,
Восстал полумесяц чудесного рождения,
Чей рог мистерии вплывает в яркую пустоту.
Как в небесах силы и мысли тишины,
Похищены, вся эта живущая мертвая глина
Схвачена и в быстром, ужасном потоке
Прикосновений, сформирована незримым Дирижером.
Приходит новый взгляд, новые голоса в нас формируют
Тело музыки Бога.
Бессмертные стремления безымянные бросаются вниз,
Обширные вибрации ищущие божественные бегут
И ткут на могучем поле спокойствия
Воли высокий и одинокий экстаз.
В ней рождено это было в глубине мгновения.
Сейчас, безграничному взгляду, что воистину видит, открылись
Вещи закрытые от земных век мыслящего человека,
Тот Дух, который скрыт в Природе воспарил
Из своего светлого гнезда внутри миров:
Подобно обширному огню, взобрался он в небеса ночные.
Так были порваны струны самозабвения:
Подобно тем, кто смотрит вверх, к высотам далеким, видела она
Древняя и сильная, как на безветренной вершине,
Над нею, где она трудилась в своем уме одиноком,
Работая отдельно в самости башне одинокой,
Исток всего, который она представляла или возводила,
Сила отраженная в космическое пространство,
Неторопливое воплощение воли эпох,
Звездный фрагмент Истины вечной,
Страстный инструмент неподвижной Мощи.
Присутствие там было, которое наполняло слушающий мир;
Центральное Все приняло на себя ее безграничную жизнь.
Независимость, тишину и стремительность,
Кто-то над безднами размышлял, которыми она была.
Словно в хоровом одеянии неслышимых звуков
Нисходила Сила, оставляя след бесконечных лучей;
Присоединяя секунды Времени к бесконечности,
Неограниченная, она охватывала ее и землю:
Она погрузилась в ее душу и она была изменена.
Затем, подобно мысли, наполненной неким словом великим,
Тем могуществом, принявшим символическую форму:
Пространства ее существа трепетали с этим касанием,
Оно ее покрыло как крыльями бессмертными;
На этих устах – Истины изгиб невыразимый,
Корона из сияния молний Мудрости,
Вступила в мистический лотос ее головы,
Тысячелепестковый дом силы и света.
Бессмертный лидер ее смертности,
Творец ее трудов и фонтан ее слов,
Для Времени неуязвимый, всемогущий,
Стоял над нею спокойный, неподвижный, безмолвный.
В ней все соединилось с этим часом могучим,
Как будто остаток последний был Смертью убит
Человеческого, что был когда-то ее.
Принимая обширный духовный контроль,
Делая море жизни отражением духовного неба,
В ее земных членах юное божество
Наполнило небесной мощью ее земную часть.
Она была выше приходящей боли, разрывающего страха,
Горе умчалось прочь, ее ум был спокоен
Пришла свобода от тисков сердечных струн,
Теперь все ее действия исходили из спокойствия божества.
Спокойно она положила на почву лесную
Мертвого, который все еще покоился на ее груди,
И унесся прочь из мертвой формы:
Теперь одинокая встала она, чтобы встретить ужасного бога.
Тот дух, более могучий обратил свой повелевающий взор
На жизнь и на существ, наследник работы
Оставленной незаконченной из за ее остановившегося прошлого,
Когда еще ум - страстный ученик трудился
И плохо сформированные инструменты топорно двигались.
Было превзойдено теперь убогое, человеческое правило;
Была там суверенная сила, воля, подобная божественной.
Еще мгновение она оставалась неподвижной,
И вниз глядела, на неподвижного, мертвого человека у стоп своих;
Затем подобно дереву оправившись от ветра,
Она подняла свою благородную голову; свой взор вперед устремляя
На нечто стоящее здесь, неземное, мрачное, великое,
Безграничное отрицание всего существования,
Которое несло ужас и изумление образов.
В своих ужасающих глазах мрачная Форма
Несла сожаление разрушающих богов;
Печальная ирония кривила те ужасные губы,
Что произносят роковое слово. Вечная Ночь
В ужасной красоте бессмертного лика,
Сожалея вставала, принимая все, что живет
Навечно в свое бездонное сердце, прибежище
Созданий от их мук и боли мира.
Ничто - была его форма ставшая реальностью, члены его
Были монументами преходящего и под бровями
Неутомимые и спокойные веки, подобные божественным
Наблюдали безмолвно змею извивающуюся - жизнь.
Своим неподвижным, обширным, вечным, неизменным взглядом
Смотрели на шествие бесплодных циклов,
Переживали смерть бесчисленных звезд
И приют находили пока тех же самых, неизменных орбит.
Двое противостояли друг другу своими глазами,
Женщина и бог вселенский: вокруг нее
Нагромождая свое пустое, невыносимое одиночество
На ее могучую душу, оставшуюся без спутника,
Много нечеловеческих одиночеств к ней близко подошло,
Пустые вечности запрещающие надежду
На нее положили свой огромный и безжизненный взгляд,
И в ее ушах, заглушая негромкие звуки земные,
Печальный и угрожающий голос вознесся,
Который казался целым миром враждебным. Он крикнул: "Отпусти,"
"Страсть свою и успокойся, О раб
Природы, изменчивый инструмент Закона неизменного,
Который тщетно корчится, бунтует под моим ярмом,
Свою стихийную хватку; поплачь и забудь.
Похорони свою страсть в этой живой могиле.
Сейчас оставь когда-то любимого духа покинутое одеяние:
Ступай одна обратно в свою напрасную жизнь на земле."
Он прекратил, она не двигалась, и он заговорил опять,
Свой тон понижая до человеческих струн, -
Все еще ужасный крик за невыразимыми звуками,
Отзывались эхом всей печали и бессмертного презрения,
Стонал подобно голоду далеко разбегающихся волн.
"Ты не будешь вечно сохранять свою страстную хватку.
Ты сама обреченное на уход создание подобное ему,
Как можешь его душе отказывать в покое смерти и отдыхе тихом?
Свои объятия отпусти; это тело принадлежит земле и тебе,
Его дух сейчас принадлежит более великой силе.
Женщина, твой муж страдает. "Савитри
Убрала обратно силу сердца своего, которая все еще обнимала его тело
Отвергнутое со своих колен на мягкую траву,
Оно спокойно лежало, и как зачастую прежде во сне,
Когда она вставала с ложа своего в белом рассвете,
Призванная своими ежедневными заботами: так и теперь, как если бы ее позвали,
Встала она и собралась в силе единой,
Подобно тому, кто свою мантию откинул для бега
И ожидает сигнала, стремительно неподвижный.
Она пути не знала: ее дух свыше,
На скрытой вершине своей тайной формы,
Подобно тому, кто часовым поставлен на горном гребне,
Великолепие с огненными стопами, могучими крыльями,
Наблюдала в пламенном молчании, со своей безмолвной душой,
Подобно спокойному парусу на безветренном море.
Он оседлал белую бесстрастность белую, сдерживая мощь,
Ожидая, что гребень отдаленного импульса вынесет
Из вечных глубин и волну свою бросит.
Затем Смерть, царь беспредельный, склонился вниз, как склоняется
Ночь над утомленными равнинами, когда тускнеет закат,
И слабеющий блеск прерывается стеной горизонта,
Но сумерки еще не стали таинственными благодаря Луне.
Ужасающее и неясное божество восстало прямо,
Из своего краткого погружения в соприкосновение с землей,
И, подобно грезе, что пробуждается во сне,
Отвергая скудную форму мертвой глины,
Другой, светящийся Сатьяван поднялся,
Возносясь прямо с земли распростертой,
Подобно тому, кто шагнул над незримыми границами мира,
Появляясь на краю невидимых миров.
В земном дне стояло тихое чудо
Между женщиной смертной и богом.
Казалось он, как некто ушедший пришел,
Неся с собой свет формы небесной,
Великолепно чуждый, этой смертной атмосфере.
Ум искал вещи так долго любимые, и отступал обратно сбитый с толку,
Из-за оттенков незнакомых, и все же вглядывался, желая страстно,
В сияние сладостное формы неудовлетворенный,
Не слишком доверяя этим слишком ярким намекам небес;
Так чужд сверкающий призрак объятиям земным,
Желающим земных творений теплых,
Выросших в пылу материальных солнц,
Чувства тщетно ловили чудесную тень:
Пока лишь дух знал духа,
И сердце прозревало прежнее, возлюбленное сердце, хотя и измененное,
Он стоял меж двух реальностей, не колеблясь,
Но сосредоточенный в спокойном, стойком ожидании,
Подобно тому, кто зрения лишенный, к команде прислушивается.
Так, они были неподвижны на этом поле земном,
Силы не земные, хотя одна – в человеческой глине.
И на каждой стороне боролись два духа;
Молчание сражалось с молчанием, обширность с обширностью.
Но теперь ощутим был импульс Пути,
Идущий от Молчания, которое поддерживает звезды,
Чтобы коснуться границ видимого мира.
Светящийся, он двигался прочь; позади него Смерть,
Шел медленно своей поступью бесшумной, казалось
В созданных грезой полях скользит темный пастух,
За кем-то отбившимся от его стад безголосых,
И Савитри шла за вечной Смертью,
Шаг ее смертный был равен шагам этого бога.
Без слов она шла за стопами любимого,
Ступая своей человеческой стопой, где он прошел,
В опасные молчания запредельного.
Сначала в слепом усилии лесов она продвигалась,
На почве с нечеловеческими, странными шагами,
Как будто странствуя по невидимой дороге.
Вокруг нее на зеленой, воплощенной земле,
Мерцающая завеса лесов ее шаги окружала;
Это препятствие густое, пышное ветвей
Осаждало ее тело, походящее сквозь него
В богатом царстве шепотов ощутимых,
И вся красота шелестящая листьев
Волновалась вокруг нее подобно одеянию изумрудному.
Но все больше и больше это становилось каким-то чуждым звуком,
И ее прежнее, близкое тело казалось ей
Бременем, которое ее существо несло едва ощущая.
Сама она жила далеко, в какой-то вознесенной сцене,
Где видение трансом объятое преследовало,
Одинокие присутствия в высокой грезе лишенной пространства,
Светящийся дух тихо скользил,
И великая тень странствовала смутно позади.
Еще влюбленная толпа ищущих рук
Упрашивала нежно своими старыми желаниями,
Ее чувства ощущали близость земли и мягкий воздух
Охватывал их, и в беспокойных ветвях узнавалась
Неуверенная поступь ослабевших стоп ветра:
Она испытывала смутные ароматы, далекие, зовущие прикосновения;
Голос дикой птицы и шум этих крыльев пришел,
Как будто вздох из какого-то позабытого мира.
Земля стояла поодаль, и все же близко: вокруг нее она сплетала
Свою сладость и зелень и восторг,
Свою блестящую обходительность возлюбленных, живых оттенков,
Солнечный свет, прибывающий к своему полдню золотому,
И голубые небеса и ласковую почву.
Древняя мать предлагала своему ребенку,
Ее простой мир родных и знакомых вещей.
Но теперь, как будто тела чувственная власть,
Удерживающая божество в ее бесконечной прогулке,
Освободила духу тот более великий путь,
Пересекая некую границу неощутимого барьера,
Тот бог спокойный стал могучим и далеким,
В других пространствах, и душа любимая
Утратила к жизни ее согласную близость.
В глубокую и незнакомую атмосферу,
Чудовищную, безветренную, без звука иль движения,
Они казалось обратно втягиваются, некой обширной
Преградой отдаленной, из под теплой опеки земли,
И ей становилось далеким: сейчас, сейчас они убегут.
Тогда, пламенея из гнезда своего тела, встревоженный,
Ее неистовый дух воспарил за Сатьяваном.
Погрузился в середину небес окруживших скалы,
Так в ужасе и ярости божественной
Из своего орлиного гнезда устремившись против восходящей смерти,
Негодуя на это ползущее острие стали,
Выводку ее угрожающее, орлица свирепая,
Сорвалась с криком и мощью,
Подобно окрыленной массе золотого огня.
Так, в импульсе, рожденном пылающим духом,
Она пересекла границы разделяющего чувства;
Подобно ненужным оболочкам тупо спадающим вниз,
Ее смертные члены обратно упали из ее души.
Мгновение тайного сна тела,
Ее транс не знал о солнце, ни о земле, ни о мире;
Мысль, время и смерть отсутствовали в ее понимании:
Она не знала себя, была забыта Савитри.
Все было неистовым океаном воли,
Где в безмерной заботе жил пленник,
Обладаемый высшей тождественностью,
Ее цель, наслаждение, исток, единственный Сатьяван.
Ее суверен, заключенный в сердцевину ее существа,
Он там пульсировал подобно мистическому сердцу, - она сама,
Но все таки отличный, возлюбленный, объятый и укрытый,
Сокровище, спасенное от разрушения пространства.
Вокруг него безымянная, бесконечная она вздымалась.
Ее дух, осуществленный в его духе обогащенный всем Временем,
Как будто найден был момент Любви бессмертный,
Жемчужина внутри белой раковины вечности.
Затем из поглощающего моря транса
Восстал ее ум, пропитанный светом, переливаясь оттенками
Видения и пробужденный еще раз во Времени,
Вернулся к формам, очертаниям вещей,
И жил в границах знакомых и зримых.
Эти трое пока продвигались в ее душе-сцене.
Шагая словно сквозь фрагменты сна,
Она казалось странствовала, зримая форма,
Представленная другими мыслителями подобными ей,
Или воображенная в их одиноком сне.
Неуловимые, нереальные, но все знакомые, старые,
Подобно ущельям невещественной памяти,
Сцены, проходящие часто, но не обжитые, проплывали
Мимо нее, безразличные к позабытым целям,
В безмолвных регионах они были странниками
Одинокими в новом мире, где не было души,
Лишь настроения живые: затихшая и чуждая, роковая
Страна была вокруг них; чужие, далекие небеса над ними,
Пространства смутные, где грезящие объекты жили
Внутри себя, со своей единственной, неизменной идеей.
Таинственными были травы, таинственны равнины без деревьев;
И жуткая бежала дорога, которая подобно спешащему страху,
Направляется к тому, чего больше всего ужасается, следовала
Призрачная между колоннами сознающих камней,
Высоких и мрачных, вратами размышляющими, чьи каменные мысли
Теряли свой огромный смысл по ту сторону, в гигантской ночи.
Загадка скульптурного сна Несознания,
Символов приближения к старинной тьме
И монументы ее титанического царства,
Открывающиеся безднам, подобно немым, ужасающим пастям,
Что поджидают странника внизу на заезженном пути,
Привлеченного к мистерию, которая убивает,
Они смотрели за ее дорогой, спокойные и жестокие;
Они стояли на страже немой Неизбежности,
Немые головы бодрствующего и угрюмого мрака,
Высеченная морда неясного, чудовищного мира.
Затем, этой холодной, иссушающей, тяжелой линии достигли,
Где стопы его коснулись марша темного края,
Обернувшись, скованный Сатьяван
Глядел на Савитри своими прекрасными глазами.
Но Смерти подгоняющей раздался обширный и глубокий крик:
«О смертная, возвращайся обратно к своему преходящему роду;
Не домогайся Смерть сопровождать к ее дому,
Не помышляй страстью, рожденной небесной силой твоего ума,
Поднять свой дух из этого земного основания,
И вырваться из этой материальной клетки,
Чтобы установить свои стопы грезы в беспочвенное Ничто
И пронести тебя через бездорожную бесконечность.
Лишь в человеческих границах человек безопасно живет.
Не уповай на нереальных Хозяев Времени,
Полагая бессмертным этот свой образ,
Который они построили на зыбкой почве Грезы.
Не позволяй богине ужасной, побуждать свою душу
Распространить свое неистовое посягательство на миры
Где это будет разрушено, подобно беспомощной мысли.
Узнай же в жизни холодные, граничные камни твоих надежд,
Вооружилась ты напрасно заимствованной мощью идеалов,
Не смей превосходить ограничения человека и отмеренную силу:
Невежественный и запинающийся, заключенный в тесных границах,
Он себя коронует пародийным господином мира,
Природу мучая работами Ума.
О спящая, грезящая божественностью,
Пробудись трепеща, среди безразличных молчаний
В которых затихают слабые струны твоего существа.
Недолговечные создания, пена печальная Времени,
Ваша преходящая любовь не свяжет вечных богов.»
Ужасный голос отступил в соглашающуюся тишину,
Которая казалось захлопнулась за ним, широкая, интенсивная,
Бессловесная санкция из челюстей Ночи.
Женщина на ответила. Ее высокая, обнаженная душа,
Снявшая пояс смертности,
Восставшая против назначенной судьбы и колеи закона,
В своей чистой воле изначальной силы,
Спокойная, подобно статуе на своем пьедестале,
Одна в тишине и пространствам открытая,
Против могущества безмолвных пучин громоздящихся впереди,
Колонной, вспышкой из огня и света она поднималась.
Книга девятая.
Конец песни первой.
