Книга одиннадцатая. Книга вечно длящегося Дня Песнь первая. Вечный выбор: выбор души, осуществление
Оглавление
Музыкальное сопровождение
Чудесное солнце вниз смотрело из экстаза небес,
На миры бессмертного блаженства, дом совершенства,
Волшебные развороты улыбки Вечного,
Пленяющей его тайное биение сердца восторга.
Вечный день бога ее окружил,
Показались владения вечносущего света,
Наполнявшего всю Природу радостью Абсолютного.
Ее тело трепетало с прикосновением вечности,
Ее душа стояла близко к истокам бесконечности.
В конечном фасаде бесконечности она жила,
Вечно новая, для взгляда вечно живого.
Вечность множила свой обширный взгляд на себя,
Переводя свои бесконечные могущество и радость,
В восторг душ, играющих со Временем, что могут участвовать
В грандиозности, даже новорожденные из неведомых глубин,
В энергиях, которые бросались с неизвестных высот,
В страстных ударах сердца неумирающей любви,
В сценах сладости, что никогда не увядают.
Бессмертная, для восторженного сердца и глаз,
В безоблачных сводах прозрачного покоя,
Из безоблачных небес Чуда грез обширных, скользила вниз
Бездна сапфира; свет солнечный посетил глаза,
Которые выносили без боли абсолют,
И видели бессмертную ясность формы.
Туман и сумерки изгнаны из этого воздуха,
Ночь была невозможна в таких светящихся небесах.
Утвердившись в груди необъятности
Духовные широты были зримы, возвышенно рожденные,
Из спокойной красоты созидательной радости;
Воплощенные мысли владели сладостным измерением,
Чтоб радовать некий беззаботный, божественный покой,
Отвечали той глубокой потребности бесконечного чувства,
И нуждам форм, чтоб приютить трепет бестелесный.
Марш сил вселенских во Времени,
Порядок гармоничный обширностей самости,
В цикличных симметриях и метрических планах
Принял космического восторга разгул,
Бесконечное представления духа в вещах,
Запланированных художником, которому пригрезились миры;
Всей этой красоты и чуда здесь,
Всего запутанного многообразия Времени,
Вечность была субстанцией и истоком,
Сделанной не из пластичного тумана Материи,
Они предлагали совет своих глубин,
И открывали великий ряд своих могуществ.
Возникших под тройным, мистичным небом,
Семь бессмертных земель были видны, возвышенны:
Дома благословенных, освобожденных от смерти и сна,
Куда горе не может проникнуть, никакое страдание,
Приходящее от себя потерявших и ищущих миров.
Изменилась тишь неизменной природы Небес,
И осанка могучая вечного покоя,
Поза неизменного экстаза.
Лежат равнины, которые казались просторами широкого сна Бога,
И крылья мысли вздымались по направлению к обширной неподвижности небес
Затерявшихся в синих глубинах бессмертия.
Измененная земная природа ощущала дыхание мира.
Казался воздух океаном счастья
Иль ложем неведомого духовного отдыха,
Обширной неподвижностью, поглощающей все звуки
В безмолвии совершенного блаженства;
Даже Материя несла тесное, духовное прикосновение,
Все трепетало насыщенностью одного божества.
Низшая из этих земель была пока небом.
Переходящим в великолепие божественных вещей,
Красоту и яркость сцен земных.
Край вечный гор над мерцающим кряжем,
Чьи линии были выгравированы, словно на сапфирном блюде,
И запечатленные границами лучезарного полдня небес,
Взбирались подобно нагромождению храмовых ступеней и со своих вершин
Высоты бескрайней медитации слышали внизу
Приближение множества, голубого паломника,
И вслушивались в великий, нарастающий голос,
Гимн обширного путешествия безвременный морей.
Толпа поющая из горного лона скользила
Мимо благоухающих ветвей, со вздохами цветов,
Спешащая сквозь сладостность, с прыжками наслаждения;
Бормочущие реки счастья,
Божественно журчали райскими голосами желаний,
Своих сестер, собирая в водоворот восторга,
Затем, ширясь в шаге спокойной думы,
Сходя по многим, мерцающим устьям грезы,
Шепча вступали в озера плавного покоя.
Держась на грани бесчувственного экстаза
И сохраняя вечное равновесие мысли,
Сидели изваянные души, грезящие реками звука,
В неизменных позах мраморного блаженства.
Вокруг них жили дети Божественного дня
В несказанном счастье,
В счастье, никогда не утрачивающем легкости бессмертия,
Во множестве удовлетворенном блаженством вечности.
Вокруг бессмертные народы двигались и говорили,
Души светящейся радости небесной,
Лица совершенной красы, конечности Лучом сформированные;
В городах, вырезанных подобно геммам из сознательного камня,
И пастбища чудесные и на сверкающих берегах
Были видны яркие формы, племена светлой вечности.
Над нею, задавая ритм, божества вращали сферы,
Восхищенные подвижные неподвижности здесь слепо искались,
Огромными, ошибающимися орбитами наших звезд.
Экстатичные голоса ударяли по нитям слуха,
И каждое движение в себе находило всю музыку;
Песни птиц вибрировали на неувядающих ветвях,
Чьи цвета оперения были взяты из радуги,
Крыльями воображения.
Бессмертное благоухание наполнило трепещущий бриз.
В рощах, которые казались колыхающимися недрами и вибрирующими глубинами,
Эти миллионы детей неумирающей весны,
Расцветали, чистые, бесчисленные звезды оттенков восторга,
Устроив прибежище в своем небе изумрудном:
Фееричная лавина цветов, глядела глазами смеющимися.
Танцующий хаос, радужное море,
Увековечивая в Небесах взгляд вечно пробужденный,
Зарево чудесных оттенков множества лепестков,
Которые проплывают через занавешенные грезой веки.
Бессмертные гармонии наполняют ее внимающий слух;
Великое, спонтанное высказывание высот,
На ритмическом величии крыльев Титана рожденное,
Струилось из какого-то глубокого, одухотворенного сердца звука,
Напряжения, вибрирующие секретами богов.
Дух, счастливо блуждающий с ветром,
Дух, размышляющий в листьях и камне;
Голоса инструментов, осознающих мысли,
Блуждали вдоль края живого тишины,
Из какого-то глубокого, бессловесного языка вещей,
Неизмеримые, невыразимые песнопения вздымались,
Переходящие в голос Неведомого.
Восходящий по невидимой лестнице из звуков,
Музыка была не в этих немногих, стремящихся ступенях,
Вдохновленных тем странствием в преходящих струнах,
Но изменяла свои вечно новые неисчислимые ноты
В страсти непредвиденного открытия,
И сохраняла свои старые, незабываемые экстазы,
Растущее достояние в мистическом сердце.
Сознание, которое стремилось сквозь каждый крик,
Неизученная притягательность и желание,
Находило и искало опять глубины неудовлетворенные,
Охотясь как будто в неком глубоком, тайном сердце
Чтоб отыскать какое-то утерянное или упущенное счастье.
В тех далеко заблуждающихся симфониях она могла слышать,
Прорываясь сквозь очарование восторженного чувства,
Лиричный вояж божественной души
Среди пены и смеха соблазняющего с этим кораблем
Очарованием и невинностью острова Цирцеи,
Приключениями прекрасными без опасности,
В странах, где сирена Чудо, поет свои соблазны,
От ритмичных утесов в вечно пенящихся морях.
В гармонии изначального зрения,
Освобожденного от нашего ограничивающего луча мысли,
И нежелания наших ослепленных сердец,
Чтобы обнять Божество, в каком бы то ни было облике,
Она видела всю Природу без изъянов.
Наполненные красотой вселенского пира,
Фибры ее существа протянулись из вибраций
И претендовали на глубокое единство со своими внешними самостями,
И на очистившихся струнах сердца, чтобы уловить все тона,
Тонкости небесного прикосновения неустанно извлекали
Более живые звуки, чем может вынести земли.
Что было бы страданием здесь, было феерией блаженства.
Все здесь только страстный намек и туманная тень,
Угаданная внутренним пророком, который постигает
Дух восторга в чувственных вещах,
Обратились к большей сладости, чем могло пригрезиться ныне.
Могучие знаки, давления которых опасается земля,
Трепеща, поскольку она не может понять,
И должна хранить их в неясных формах, возвышенных и странных,
Были здесь основным лексиконом бесконечного ума,
Переводящим язык вечного блаженства.
Восторг здесь был случаем обычным;
Очарование, чей пойманный трепет,
Наше человеческое наслаждение – есть упавшая нить,
Лежит, символическая форма, беззаботное украшение,
Вышитое на богатой парче одеяния Божества.
Вещи оформленные были воображенными домами, куда ум
Проникал, чтоб испытать глубокую физическую радость;
Сердце было факелом, зажженным от бесконечности,
Конечности были вибрирующей концентрацией души.
То были владения первые, внешние участки,
Необъятные, но наименьшие в ряду и наименьшие в цене,
Незначительные экстазы неумирающих богов.
Размах ее видения проносился выше и знал,
Допущенный сквозь большие сапфирные открытые врата,
В ширь и свет запредельные,
То были роскошные, декоративные двери,
К более благородным мирам, более счастливым, прекрасным.
Бесконечный, устремлялся, взбираясь к тем небесам;
Царство за царством принимал ее воспаряющий взор.
Затем, на том, что казалась венцом этого восхождения,
Где бесконечное и конечное были едины,
Неуязвимая она узрела сидения могучих бессмертных,
Которые живут ради небесной радости и управляют,
Этими средними региономи не слабеющего Луча.
Великие формы божеств восседали в ярусах бессмертных,
Глаза не рожденные, взоры склоняли к ней,
Сквозь прозрачность кристального огня.
В красоте тел украшенными линиями восторга,
Формах чарующей сладости проливающегося блаженства,
Стопы, мерцающие на солнечном камне во дворике ума,
Виночерпии Небес, вокруг обносили Вечного вино.
Неразбериха ярких тел, двигающихся душ,
Прослеживающих тесный, сплетенный восторг,
Гармоничная поступь живых и соединенных навечно,
В единстве страстном мистической радости,
Как будто лучи солнечные, сотворенные живыми и божественными,
Богини Апсары, золотогрудые,
В рощах, залитых серебряным диском блаженства,
Которые плывут сквозь светлую сапфирную грезу
В облаках убранств, залитых золотом рук,
И мягкие шаги, ступающие по волшебным полянам,
Движения девственные вакханических невинностей,
Которые знают свое буйство как танец Бога,
Кружились, соединенные в лунном свете в веселье сердца.
Художники безупречные безошибочных форм,
Маги - строители звуков и ритмичных слов,
Ветроволосые Гандхарвы услаждали слух,
Одами, что формируют вселенскую мысль,
Строками, что срывают вуаль с лица божества,
Ритмами, что приносят звуки из океана мудрости.
Бессмертные фигуры и просвещенные лики,
Великие наши предшественники двигались в том великолепии;
Безграничные в силе и удовлетворенные в свете,
Они наслаждались ощущением всего, к чему мы стремимся.
Провидцы высокие, поэты – видели эти вечные мысли,
Странников высотных, которые к нам прибывают,
Искаженные поиском нашим, обманутые маскарадом ума,
Подобно богам, изуродованным болью рождения,
Ловили великие слова, которые теперь – слабые звуки,
Уловленные тяжелым восторгом смертного языка.
Те силы, что спотыкаются и грешат, были спокойными и гордыми богами.
Там молнии, наполненные славой и огнем,
Таяли в волнах симпатии и взгляда,
Ударяемые подобно лире, чье биение – для блаженства других,
Влекомая струнами неведомого экстаза,
Ее человеческая природа впала в обморок небесного восторга,
Она заметила объятия землей отвергаемые и ощутила
Нетленные глаза любви освобожденной от вуали.
Ввысь, еще поднимаясь, уровень за уровнем постигая,
За пределами того, что может произнести язык или пригрезиться уму:
Миры бесконечных достояний венчали суету Природы.
Там была более великая и спокойная сладость,
Тоньше и глубже поле эфира,
И более могущественная схема, чем может дать самый небесный смысл.
Дыхание там несло поток зрящего ума,
Форма была тонкими одеяниями души:
Цвет – видимым тоном экстаза;
Силуэт, наполовину видимый взглядом нематериально,
И все же сладостно ощущаемый,
Делали ощутимым прикосновение внутри обитающего духа.
То высокое совершенное чувство озаренное жило,
Вассал счастливый внутреннего луча,
Каждое чувство было Вечного могучим ребенком,
В каждой мысли был сладостный, пылающий бог.
Воздух был светлым чувством, звук – голосом,
Солнечный свет – видением души и лунным светом этой грезы.
В широком, живом основании бессловесного покоя,
Все было действенной и ясной радостью.
В те высоты взлетал ее дух,
Подобно воспарившей птице, которая поднялась незримая,
Оглашая восхождение его пульсирующего сердца,
Мелодией до паузы смыкающихся крыльев,
Исходит дрожа в его последнем, удовлетворенном крике,
И он смолкает излив свою душу,
Освободив свое сердце от бремени восторга.
Переживание взбиралось по красочной груди радости,
К недосягаемым сферам в духовном полете.
Там Время обитало единое с вечностью;
Необъятное счастье соединилось с внезапным покоем.
Подобно тому, кто утонул в море великолепия и блаженства,
Безмолвная в этом лабиринте удивительных миров,
Обернувшись, она увидела их узел и исток,
Ключ к их очарованию и фонтан их восторга,
И в нем узнала того же самого, который ловит наши жизни,
Захватывающего в свою ужасную, безжалостную сеть,
И делает вселенную своим лагерем тюремным,
И создает в своих необъятных и пустых пространствах,
Труд звезд, кружащийся тщетно,
И смерть – концом каждой человеческой дороги,
Горе и боль – зарплатой за труд человека.
Тот, кого ее душа повстречала как Смерть и Ночь,
Сумму всей сладости собрал в свои члены,
И ее сердце ослепил красотою солнц.
Была преобразована грозная форма.
Его тьма и печальная разрушительная сила,
Навек отменяющая и раскрывающая
Мистерию его высоких и яростных дел,
Великолепие тайное поднималось, зрению открываясь,
Туда, где стояла когда-то обширная, невоплощенная Пустота.
Ночь, эта смутная маска, стала прекрасным лицом.
Была убита неясная бесконечность, чей мрак
Вырисовывал из ужасного неведомого,
Темную, бедственную фигуру бога,
Бегство было ошибкой, оружием в руках горя,
И осветилась невежественная пучина, чьи пустые глубины,
Придавали ничтожному ужасающий голос.
Как перед глазом, просыпающимся во сне,
Открылся книги мрачный переплет,
Письмена осветились и были зримы, хранящие
Мыслей пыл золотой, надписанный внутри,
Чудесная форма ответила ее взгляду,
Сладость, которой оправдывала слепую жизни боль;
Вся борьба Природы за нее, была легким призом,
Вселенная и ее агония, пока казались стоящей ценой.
Словно в хоре, чашечка цветка
Воздушная, зримая на мистических волнах,
Лотос экстаза с лепестками света,
Принял форму вибрирующего сердца вещей.
Там больше не было мучений под звездами,
Того зла, принявшего прибежище за маской Природы;
Там больше не было темного притворства ненависти,
Жестокого оскала на искаженном лице Любви.
Ненависть была ужасной хваткой влюбленного в ссоре;
Любовь безжалостная, стремящаяся только обладать,
Сменилась здесь сладостью изначального бога.
Забывая Волю любить, что дало ей рождение,
Страсть чтобы себя замкнуть в единении,
Проглатывает все в одну, единственную самость,
Душу пожирая, чтоб своей собственной сделать,
Страданием и болью уничтожения,
Наказывая нежелание едиными быть,
Рассерженная отказами жизни,
Страстно желая брать, но не зная как давать.
Смерти мрачный капюшон был сброшен с чела Природы;
Там высветился в ней притаившийся смех божества.
Вся милость и слава и вся божественность,
Были здесь собраны в форме единой;
Все глаза поклоняющиеся смотрели сквозь его из одного лица;
Он нес всех божеств в своих грандиозных руках.
Дух океана обитал внутри;
Нетерпимый и в радости непобедимый,
Поток свободы и трансцендентное блаженство,
В линиях бессмертных красоты вздымался.
В нем четырехсложное Существо несло свою корону,
Что носит мистерию безымянного Имени,
Вселенная, записывающая свой потрясающий смысл,
В неисчерпаемом значении слова.
В нем архитектор видимого мира,
Одновременно художник и искусство своих работ,
Дух, провидец и мыслитель видимых вещей,
Вират, который зажигает походные огни в этих солнцах,
И звезды зажигающий эфир – его владения,
Выразил себя в Материи как в своей речи:
Объекты – его буквы, силы – его слова,
События – множество историй его жизни,
И море и земля – страницы его повести.
Материя – его средства и символ духовный;
И представляет мысль во взмахе ресниц,
В токе крови – создает поток души.
Его бессловесная воля в атоме и глыбе;
Воля, которая действует без чувства и мотива,
Разум, не нуждаясь, чтоб думать и планировать,
Мир неудержимо творит сам себя,
Ибо это тело – является телом Господа,
И в этом сердце становится Вират, Царь Царей.
В нем затемняет его форму Золотого Ребенка,
Который в Солнцем возглавляемом Просторе баюкает его рождение:
Хираньягарбха, автор мыслей и грез,
Который видит незримое и слушает звуки,
Что никогда не посещают смертных слух,
Исследователь немыслимых реальностей,
Правдивей Истины всей, что мы когда-либо знали,
Он – лидер на внутренних дорогах;
Провидец, он вошел в запретные царства;
Волшебник, со всемогущим жезлом мысли,
Он строит тайные, несотворенные миры.
Вооруженный речью золотой, алмазным оком,
Он – видение и пророчество:
Фантазер, бросающий бесформенное в форму,
Странник, прорубающий незримые пути,
Он носитель скрытого пламени,
Он является голосом Невыразимого,
Он – незримый охотник за светом,
Ангел мистических экстазов.
Завоеватель царств души.
Третий дух стоял позади, их скрытая причина,
Масса Сверхсознания скрытая в свете,
Творец вещей в своем все ведающем сне.
Все выросло из его покоя, подобно тому, как дерево растет;
Он – наше семя и суть, наша глава и основание.
Весь свет – всего лишь вспышка его глаз прикрытых:
Всемудрая Истина – это тайна в его сердце,
Всеведающий Луч, закрыт за веками его:
Он – Мудрость, которая приходит не от мысли,
Его бессловесный покой приносит бессмертное слово.
Он в атоме спит и пылающей звезде,
Он спит в человеке и боге и звере и камне:
Поскольку он есть там, работу свою Несознание совершает,
Поскольку он там – мир умирать забывает.
Он центр круга Бога,
Он окружность бега Природы.
Он дремлет как Всемогущий в вещах,
Пробудившийся, он Вечный и Всевышний,
Выше было блаженство размышляющее Бесконечного,
Это Всеведающий и всемогущий отдых,
Это неподвижная тишина абсолютная и одинокая.
Все силы были сплетены здесь в неисчислимое созвучие.
Блаженство, что сотворило мир, в его теле жило,
Любовь и восторг были головою сладостной формы.
Из манящих сетей своей ловушки
Возвращенные, гордые, блаженные члены владели
Всеми курьерами страстно желающего сердца,
Убегающими от опережающего желания жизни.
Любое видение убегало от глаза,
Любое счастье приходило в грезу и транс,
Нектар, пролитый дрожащими руками любви,
Радость чаши Природы, которую не в состоянии удержать,
Наполнили красу его лица,
Ожидали в медовой сладости смеха.
Вещи, скрытые тишиной часов,
Идеи, что не находят выражения на живых губах,
Встреча души, чреватая бесконечностью,
Пришли, чтобы родиться в нем и приняли огонь:
Тайный шепот цветка и звезды,
Свое значение проявил в его бездонном взгляде.
Его уста изогнуты красноречиво подобно розе рассвета;
Его улыбка, которая с удивлением его ума,
И оставалась в сердце, когда слетала с уст,
Мерцала с сиянием утренней звезды,
Украшая широкое открытие Небес.
Его взгляд был вниманием вечности;
Дух этой сладости и спокойного намерения,
Был мудрым домом довольства и раскрывал
Свет эпох в этом увеселении часов,
Солнце мудрости в роще волшебной.
В огромности оркестра его ума,
Все противоположности исканий, узнавали свое близкое родство,
Богатые в сердце, с изумлением друг друга встречали
В обоюдном чуде своих мириадов нот,
И жили подобно братьям одной семьи,
Которые отыскали свой общий и загадочный дом,
Словно из арфы какого-то экстатического бога,
Там возникает гармония лиричного блаженства,
Стремясь не оставить не одной небесной радости не воспетой,
Такой была жизнь, воплощенная в том Свете.
Он казался обширностью безграничного Света.
Он страстью казался земли беспечальной.
Он казался пыланием солнца шириною в мир.
Двое смотрели друг на друга, Душа видела Душу.
Затем, подобно гимну из светящейся пещеры сердца,
Голос воспарил, чей магический звук мог обратить
Мучительный плач земли, рыдания
Восторга и ее крик – в духовную песню.
«О человеческий образ бессмертного слова,
Как ты узрела за стенами из топаза,
Блестящих сестер божественных врат,
Вызывала их гении, из бдительного сна,
И под аркой откровения принудила
Двери, украшенные покровом мыслей распахнуться,
Разомкнула проспекты духовного зрения,
И научила входам более небесных состояний.
Что несет ключ золотой твоей восхищенной душе?
В тебе тайное зрение человека слепоту миновало,
Открыло этот вид прошлого Времени, путь моей колесницы,
И смерть, мой тоннель, которым еду я сквозь жизнь,
Чтобы достигнуть моих незримых далей блаженства.
Я – поиск стихший ревнивых богов,
Преследующих обширный и мистичный труд мудрости моей,
Уловленный в тысячи встречающихся путей небес.
Я красота раскрытого луча,
Влекущая глубокими путями бесконечной ночи
Непобежденного пилигрима, душу земли
Под факелами вспыхивающих звезд.
Я – Экстаз нерушимый;
Они, которые видели меня, больше не ведают горя.
Глаза, которые живут в ночи, увидят мою форму.
На светлых берегах пенящихся, стальных проливов,
Что протекают под серым, изможденным небом,
Две силы, рожденные из одного, изначального экстаза,
Шагают рядом, но разделены в жизни людей;
Одна – склоняется к земле, другая – стремится к небесам:
Небо, в своих восторженных грезах о земле совершенной,
Земля в своих печальных грезах о совершенных небесах.
Обе, объединиться желая страстно, все же отдельно идут,
Разделенные безучастно своим самомнением,
Они хранимы от своего единства чарующими страхами;
Разлученные мистично милями мыслей,
Их взгляд, пересекает тихие пучины сна.
Или бок о бок разлеглись на моих просторах,
Подобно жениху и невесте волшебно разделенных,
Они пробуждаются к устремлению, но никогда не могут обняться,
Пока кое-как не пересечены трепещущие колебания
Между возлюбленными на их брачном ложе,
Призрак темного меча.
Но когда фантом, с лезвием пламенным уничтоженный пропадает,
То никогда, не смогут время и пространство разделить
Любимого с возлюбленной; Пространство вытянет назад
Свою великую полупрозрачную занавесь, Время будет
Трепетом бесконечного духовного блаженства.
Внимай этому моменту небесной судьбы.
А пока, вы вдвоем должны служить двойственному закону,
Который ныне лишь разведчик проблеска видения,
Который настойчиво пробирается сквозь лес своих мыслей,
Находит тесные мосты богов.
И терпеливо ожидает в хрупких ограничениях формы,
Делая разделение своим восхитительным значением,
Счастливого единства восторженно обогащенных,
Притяжением в пульсирующим меж вами воздухе.
И все же, если ты хочешь покинуть беспокоящий мир,
Не беспокоясь о темном стоне существ внизу,
Ступай внизу на перешеек, перепрыгни поток,
Отвергни свой контракт с трудящейся Силой;
Откажись от уз, что соединяют тебя с родом земным,
Отбрось твою симпатию к смертным сердцам.
Восстань, оправдай твоего духа завоеванное право:
Оставь свои заботы о преходящем дыхании,
Под взглядом холодным безразличных звезд,
Оставь свое тело, взятое в долг, на траве,
Взойди, о душа, в твой дом блаженный.
Здесь, на игровой площадке вечного Ребенка,
Иль ступай в царства мудрых бессмертных,
Броди со своим замечательным другом под небесами,
Духовными, залитые не заходящим солнцем,
Как божества живите, которые не заботятся о мире,
И не разделяют усилия сил Природы:
Они живут в своем само-экстазе поглощенные.
Отбрось двусмысленный миф земного желания,
О бессмертная, восстань для счастья.»
На Савитри, внимала в своем спокойном сердце,
К гармонии манящего голоса,
Радость, превосходящая земную проливалась,
Блаженство неведомой вечности,
Восторг из некой ожидающей Бесконечности.
Пришла улыбка, играя в ее больших глазах,
Посланницы уверенного счастья,
Как будто первый луч утреннего солнца,
Отражался в ряби пробудившихся лотосных прудов.
«О осаждающий душу человека жизнью и смертью,
Наслаждениями и болью мира, Днем и Ночью,
Искушающий его сердце соблазном далеким небес,
Испытывая его силу прикосновение близким ада,
Я не поднимусь в твой вечно длящейся День,
Так же как избежала твой вечной Ночи.
Мне, которая не повернет с твоего земного Пути,
Верни обратно другого себя, моя природа просит.
Твои пространства не нуждаются в его помощи своей радости;
Земля нуждается в его прекрасном духе, сотворенном тобой,
Чтоб бросить вниз восторг подобно сети золотой.
Земля – героическое поле битвы духа,
Та кузница, где Архимасон творит свои работы,
Твои работы каторжные на земле более велики, Царь,
Чем все славные свободы небес.
Те небеса, когда то были домом мне родным
Я тоже бродила по рощам изукрашенными звездами,
Ступала по пастбищам солнечно – золотым и лунно – серебристым травам,
И слышала их струящийся подобно арфе смех,
И замирала под ветвями сочащимися миррой,
Я тоже радовалась в полях света,
В прикосновениях эфирных одеяний ветров,
Я обошла твоей музыки волшебные круги,
Жила в том ритме ярких, праздных мыслей,
Я отбивала ритм гармоний быстрых блаженного пространства,
Танцевала в спонтанных измерениях души,
Великие и легкие танцы богов.
О аромат тропинок твоих детских прогулок,
Любовные воспоминания твоих стоп,
Среди Райских чудо – цветов:
Тяжелее моя поступь, мощней – прикосновение.
Там, где боги и демоны бьются в ночи,
Или борьба на границах Солнца,
Наученные сладостью и страданием жизни,
Нести неровный, напряженный пульс, что бьется
Напротив края некой божественнейшей надежды,
Чтобы отважиться на невозможное, с той острой болью поиска,
Во мне дух бессмертной любви,
Распростер свои руки, чтобы обнять человечество.
Слишком далеки твои небеса по мне, от страдающих людей.
Несовершенна радость, не разделенное всеми.
О, вперед руки простереть, О чтобы окружить и обнять,
Больше сердец, пока любовь в нас на заполнит твой мир!
О жизнь, жизнь под звездами кружащимися!
Ради победы в турнире со смертью,
Ради изгиба тугого и тяжелого лука,
Ради сверкания великолепного меча Бога!
О, ты, чья труба самая звучная,
Не отделяй руки от неиспытанной стали.
Не забирай воина, не нанесшего удара,
Разве здесь нет миллиона сражений, которые нужно вести?
О царь – кузнец, ударь, чтобы труд твой неподвижный начался,
Свари нас воедино, в своей могучей кузнице жизни.
Твоя прекрасно выгнутая, драгоценная рукоять зовется Савитри,
Имя твоего торжествующего лезвия – Сатьяван.
Форму красоты придай, направь нас сквозь мир.
Не разламывай лиру, прежде чем не найдена песня;
Еще не сочинили там бесчисленные песни?
О с тонкою душою музыкант годов,
Сыграй что ты наигрывал на своей флейте, на моих регистрах,
Подними из напряжения свое первое, неистовое недовольство предсказанное,
И открой то, что еще не было воспето.
Я знаю, что могу поднять душу человека к Богу,
Я знаю, что он может принести Бессмертного зарю.
Наша воля трудится, допущенная полей твоей,
И без тебя грохот шторма пуст,
Бесчувственный вихрь – это сила Титана,
И без тебя, сила богов – ловушка.
Не позволяй пучине бессознания поглотить человеческую расу,
Которая пробивается сквозь земное неведение к Свету твоему.
О Громовержец молний души,
Не отдавай твое солнце тьме и смерти,
Достигни своей мудрости скрытого и твердого закона,
И мандата твоего тайного, обширного мира – любви.»
Ее слова затихли, затерявшись в необъятностях мысли,
Которые схватили их на границах их крика,
И скрыли значение своей в далях,
Что к большему стремятся, чем может речь достичь
Из Немыслимого, конца всех вещей,
А невыразимого, от которого приходят все слова.
Затем, с улыбкой августейшей, словно полдень небесный,
Божество чудесного облика молвило:
«Как возвысятся земная природа и природа человека,
К небесным широтам, еще землей ожидаемых?
Небеса и земля друг на друга взирают
Пересекают пучину, что немногие преодолеют, и никто – прикоснуться,
Проникнув сквозь смутный, эфирный туман,
Из которого формируются все существа, что движутся в пространстве,
К дому берегу, который все видят, ни никто никогда не достиг.
Свет небесный иногда посещает земные умы;
В ее небе эти мысли пылают как одинокие звезды;
Там, в ее сердце продолжаются мягкие, небесные искания,
И прекрасные, словно крылья порхающих птиц,
Видения радости, которые она завоевать не может никогда,
Пересекают блекнущее зеркало ее грез.
Семена тусклые света и блаженства несут печальные цветы,
Гармонии слабые, уловленные в еле слышимой песне,
В обморок падают среди разногласия блуждающих голосов,
Пена из беспокойных, светящихся морей, где обитает
Прекрасный и далекий восторг богов,
Экстазы неизвестные, чудесное счастье,
Волнуют ее и проходят, наполовину оформившись в уме и чувстве.
Над своими малыми, конечными шагами она ощущает,
Беспечность уз, иль паузы, миров, что соткали
Странное совершенство запредельного закона и правила,
Вселенную в самости распознанного счастья,
Невыразимый ритм безвременных ударов,
Пульс сердца Единого, состоящий из множества движений,
Магию безграничных гармоний себя,
Порядок свободы бесконечного,
Чудо – пластику Абсолюта.
Там Вся Истина и там блаженство безвременное.
Но ее – только фрагменты отблесков утерянных звезд.
Ее – лишь беспечные визиты богов.
Они являются Светом, который слабеет, Словом, затихающим вскоре,
И ничего из их замыслов не может оставаться надолго на земле.
Там высокие проблески, там нет постоянного видения.
Немногие могут взобраться к неразрушимому солнцу,
Иль жить на краях мистической луны,
И быть каналом к земному уму волшебного луча.
Немного тех героев и полубогов,
Которым близкие, бессмертные голоса говорят,
И действиям которых близок род небесный.
Немного тех молчаний, в которых Истина слышна,
Раскрывающих в своих глубинах высказывания вневременные;
Редки те великолепные мгновения провидцев.
Небесные зов – это редкость, еще реже сердца нуждающиеся в этом;
Двери света запечатаны для обычного ума,
И нужды земные пригвождают к земле человеческую массу,
Лишь в час поднимающий стресса
Люди отвечают прикосновению вещей более великих:
Или же поднятые какой-то сильной рукой, чтобы вдохнуть небесной атмосферы,
Они соскальзывают обратно, к грязи, из которой выбрались;
В грязи, из которой сотворены, закон которой они знают,
Они радуются в безопасности, возвратившись на дружественное основание,
И, хотя иногда в низу, плачет что-то об утерянной славе,
И об убитом величии, они принимают падение свое,
Они полагают, это лучшее - обычным быть человеком,
Чтоб жить, как другие живут – вот их наслаждение.
Для большинства сотворенного по прежнему плану Природы,
И мало чем обязанному высшему плану;
Средний человек – высота их уровня,
Материальный диапазон мыслящего животного,
В долгой, всегда восходящей иерархии,
В совершенной экономике космической жизни,
Каждое творение к своей предназначенной задаче и месту,
Привязано формой своей природы, силой духа своего.
Если это нарушить немного, был бы нарушен
Установленный баланс сотворенных вещей;
Постоянный порядок вселенной
Содрогнулся бы, и брешь зияла бы в сотканной Судьбе.
Если бы не было людей, и все – блестящие боги,
То была бы потеряна тогда соединяющая ступень,
На которой пробуждается дух в витках Материи,
Принимая кружение вокруг срединного Пути,
Тяжелыми усилиями и неторопливыми шагами эпох
Достигая чудесного, яркого окаймления Бога,
В славе Сверхдуши.
Моя воля, мой зов есть в людях и существах;
Но Несознание лежит на серой изнанке мира,
И тянет в свою грудь Ночи, Смерти и Сна.
Заключенному в эту темную и безмолвную пучину,
Сознанию малому оно позволяет бежать,
Но ревнуя свет растущий, тянет обратно,
Ближе к смутным краям своей пещеры,
Словно любящая, невежественная мать, оберегающая свое дитя,
Привязала его к своему переднику бечевками Незнания.
Несознание без ума человеческого не может читать
Мистерию мира, который был создан этим сном:
Человек – это ключ, чтоб отпереть сознания дверь.
Но пока, еще держит его висящим в своем захвате:
Очерчивает этот гигантскую окружность вокруг его мыслей,
Закрывает его сердце от высшего Света.
Свыше пылает высокая и ослепительная граница,
Черный, ослепленный край властвует внизу:
Его ум заперт между двумя утверждениями.
Он сквозь слова и образы Истину ищет,
И размышляя на внешности и грубой поверхности,
Иль погружая осторожно стопы в мелкие моря,
И даже Знание его является Неведением.
Он отделен от собственных глубин внутри;
Он не может взглянуть на лик Неведомого.
Как он увидит глазами Всезнающего?
Как сможет желать Всемогущего силой?
О, так сострадательна, желанная Заря,
Оставь кружащим эпохам неторопливый шаг,
И работе несознательной Воли,
Оставь этому несовершенному свету земную расу:
Все будет сделано долгим действием Времени.
Хотя раса ограничена своим собственным родом,
Душа человека больше чем его судьба:
Выше прибоя и волн Времени и Пространства,
Высвобождаясь из космической общности,
В которой вся жизнь является родством, в радости и в горе,
Освобожденной от вселенского Закона,
Подобный солнцу одинокий и трансцендентальный дух
Может высветить путь свой сквозь ограждающую стену ума,
И одиноко пылать в небе извечном,
Обитатель обширного, бесконечного покоя.
О пламя, отступи в свою светлую самость.
Или же в свою изначальную мощь,
На вершину провидца, над мыслями и миром;
Партнер моей вечности, не воплощенной в часах,
Будь едина с бесконечностью моей силы:
Ибо ты являешься Матерью Мира и этой Невестой.
Из бесплодных стремлений жизни земной,
Из ее слабой, неубедительной грезы,
Вновь открывая крылья, что пересекают бесконечность,
Отправьс